даешь мне твою комнату. Спасибо, родной! Я так и представляла. Нарисую тебе, как я вижу.
Ванечка, ты не присылай еще духов, — к чему так баловать? Я не запрещаю это, но… просто… зачем же? Я наслаждаюсь твоими конфетами — прелесть! Но, чур — не посылай! Я об изюме тебе писала, что не люблю его. Не омрачайся! Это не значит нелюбовь, а только не значит любви. Я равнодушна, а т. к. ты любишь, то жаль мне отсылать редкость! Я его сберегу тебе!!!! Хорошо? Господи, неужели будет это, что тебя увижу? Солнышко ты мое! Получил ли мое фото? И волосы? А цветы? Неужели нет? Я же их послала (велела послать) к 10-му XII! Ванечка, я получила следующие книги: «Свет Разума»479, «История любовная», «Про одну старуху», «Степное чудо», «Няня из Москвы», «Солнце мертвых», «Liebe in der Krim» и «Мери»! Все они от тебя! Богатство какое! Пришлешь автограф? Пришли же фото! Я все книги переплету. «Старый Валаам» не пришел еще. Ты спрашивал.
[На полях: ] «Ewige Weiblishe» — неуловимо, как чувство, которое приказывает обернуться, когда кто-то сзади смотрит.
Вань, я пудреницу-реликвию480 приняла с чувством недостойности. Сохраню подобающе. Но «доказательства» мне не нужны ведь. Я знаю тебя!
Целую тебя, обнимаю и люблю… люблю..! Оля твоя.
107
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
12/25–26.XII.41[202]
12 ч. дня
Ласточка моя Олёль, радостно взволновали меня твои последние письма! Как я тобой счастлив, детка, как светит мне твое глубокое чувство! Необычайная, чистая, небесная! Не называй меня великими словами, недостоин я. Оля-голубочка, не думай, что я удовлетворен «оригинальностью наших отношений»! Каждый день разлуки с тобой — для меня ужас, утрата заветной надежды… — ты знаешь. Быть с тобой, слиться не только душой — чувством, а всем в нас… дать жизнь… Господи, думать страшно, что все обратится в призрак, — что мы не встретимся! Что скрывать, так мало надежды, что могу получить позволение приехать. Но, родная… не будем же терять последней надежды. Оля, меня пугает это твое слово о «завещании». Оля, не теряй веры, молись, будь крепкой, — только через молитву найдем силы. Знай, что я верен тебе, что я хочу быть достойным твоей великой любви, тебя! Я — как «рыцарь бедный», твоим образом жив, тебя лелею, тобой дышу. «Пути» я буду, начну писать, — для тебя, во-имя твое. Клянусь тебе. Условия моей неустроенной — бытовой — жизни и события мешают, — горение тобой все закрывает… Олёк! Это бред был, что надо «беречь» Дари! Только тобой и могу ее писать, без тебя — не было бы ее, клянусь. Нет минуты в днях моих, чтобы не думал о тебе, не жил тобой. Единственная, все заполнившая, — не знал никогда, чтобы могла быть такая любовь. Вечная, последняя для меня на земле, козочка моя! Да, то словечко в «Лиэбе» — «геслейн» — козочка! Не отвечаю тебе на письма, а лишь пытаюсь успокоить тебя. Оля, я счастлив, как ты открылась, открывалась мне, — и твои слова — о любви — такое головокружительное счастье, до задыхания, до пьяного восторга. Как ты умна! как тонко разбираешься в искусстве слова! Ты, Оля, сама не знаешь, как ты драгоценна, — явление необычайное. Ты — готовая, ты должна писать, что хочешь, как хочешь, — ты _е_с_т_ь_ уже! Решись, начни, — это тебя успокоит. Олёк, следи за здоровьем, ешь больше, принимай «селюкрин», укрепишься. Не будем ни на миг терять надежды. Не насмешка же над нами — чудо нашей встречи! Я трепещу перед тобой, недостойный твоей любви. Оля, мученица, бедная моя страдалица… — сколько вынесла ты! Оля, ты можешь сжечь мои письма? я не могу — твои, ни за что: это — ты, живая, вечная. Ты можешь закрыть себя, снять свое имя, но отнять у жизни ценнейшее, — подобного не было в веках! — это грех. Мы поем друг-друга. Мы находим новое в любви, столько духовно ценного, исключительного! Эти обмены чувством — это же наши дети, это свет наш… — это святое наше… — и сжигать этого _н_е_л_ь_з_я. Олечек, я плавлюсь в твоей любви, я сладостно сгораю… — и ни за какие блага не отказался бы променять эту «муку любви»… — пусть даже она и не увенчается. Я знаю твои страдания… но помни же, ты в расцвете красоты и силы, ты должна жить, у тебя будут цели, если судьбе угодно будет отнять меня. Первое — ты должна быть здорова сильна духом, верой, надеждой. Ты много перенесла, м. б. это последнее твое испытание. Надо быть смелой, гордой, — и вынести. Почему ты не ценишь даже — пока — _т_а_к_о_е_ счастье? Вспомни, сколько вокруг страданий, и — безнадежности, у стольких! Вдумайся, Оля… — твои слова повторяю: пребудь в Воле Господа! У тебя есть предчувствие, что «устроится» — и живи этим пока… — я знаю, что у тебя воли больше, нежели у меня. Не отдавайся набегу острых дум, не запугивай себя невозможностями… — мы живем в такое время, в вихре таких событий, когда _в_с_е_ _в_о_з_м_о_ж_н_о. Правда, не по времени _т_р_у_д_н_а_ любовь наша, так несвоевременно случилась она! кто знает, что _б_у_д_е_т?! Как же можно отчаиваться, терять себя? Верь же мне, дорогая птичка моя, бесценная… — только надеждой на встречу с тобой и жив. Будем же верить, молиться, умолять Господа! Помни: _н_е_ _с_л_у_ч_а_й_н_а_ наша любовь, она — _н_у_ж_н_а_ нам обоим. Для чего, во что выльется — кто может знать?! Верь, верь… И не мучай себя призраками: я — твой, и только твой. Таким и останусь, до конца, какой бы ни был он. Я счастлив уже и тем, что ты _е_с_т_ь, что ты — в тепле, с мамой с братом, что ты не нуждаешься, что ты можешь лечиться, что ты так еще юна! Твои 37 лет..! Да ты еще 30 лет будешь свежа сердцем, прекрасна телом, — вся — несказанная. С твоей душевной сущностью — ты долго-долго будешь юна, свежа, светла. Мне больно помыслить, что кто-то другой может дать тебе полное счастье… — но, Оля… — я так люблю тебя, что гашу боль эту… — только бы ты была счастливой. Ты знаешь сама, что наша любовь, наш «обмен» выбил в тебе много чудесных искр, ты зреешь душой несомненно, раскрываешься, расцветаешь… все прекрасней ты, все полней чувствами… — какая же эта сила для твоей будущей творческой работы! И я счастлив, что являюсь кремнем для твоего огнива. От нашей _п_о_л_н_о_й_ встречи, — душевно-телесной, — ты, конечно, еще пышней бы расцвела… вошла во всю полноту сил души-сердца! О, какой
