Мое сердце ноет и болит. Дышать невозможно. Горло будто спазмом сдавило.
— Год за годом он анализирует случившееся, снова и снова возвращаясь к пугающим воспоминаниям, — замолкает ненадолго, а потом продолжает. — Диссомния[24], стробоскопические флэшбэки, депрессия, замкнутость, негативные мысли о себе, сепарация от семьи и друзей, снижение эмпатии[25], необоснованная агрессия, эмоциональная «глухота» — то есть состояние, при котором человек полностью или частично утрачивает способность к эмоциональным проявлениям.
Чем больше я слушаю Покровского, тем явственнее ощущаю, что все это действительно про Яна. В особенности про того Яна, которого я встретила три с половиной года назад.
— Описывая динамику переживания травматической ситуации можно выделить четыре стадии. Первая — это отказ восприятия случившегося. Шок. Растерянность. Мы знаем о произошедшем, но не может принять это на эмоциональном уровне.
— Отрицаем?
— Отрицаем и не верим, — кивает он. — Вторая стадия — фаза агрессии и вины. Особо остро ее переживают те, кто имел прямое или косвенное отношение к травмирующему событию и не смог повлиять на его исход.
Конечно Ян относится именно к этой категории.
— Фаза номер три — депрессия. Мы ощущаем чувство отчаяния, беспомощности и одиночества. Боль усиливается день ото дня, теряется смысл жизни. А вот четвертая стадия — фаза исцеления, — его интонация меняется. — Мы принимаем свое прошлое и, что называется, видим свет в конце тоннеля. Но это — модель благополучного протекания дистресса. При посттравматическом стрессовом расстройстве…
— Человек застревает на второй и третьей стадии, — неосознанно перебиваю его я.
— Совершенно верно.
— Почему?
— Причины могут быть различными: интенсивное моральное самобичевание, глубокий эмоциональный кризис, истощение. Или, например, отсутствие поддержки со стороны близких, ведь переживший нервное потрясение, а в особенности ребенок, как никто другой нуждается в любви и заботе. Важно быть рядом, проводить время вместе. Ни в коем случае нельзя винить, осуждать, третировать.
— Скажите, флэшбэки, связанные с пожаром, как часто они проявляются? Это происходит во сне?
— Во сне и наяву. Флэшбэки — наиболее характерный симптом ПТСР. Периодически Ян видит яркие вспышки картинок из прошлого. Эти воспоминания сопровождаются ощущением паники, отчаяния, тревоги и ужаса. По сути он каждый раз переживает трагедию заново. Часто эти приступы сочетаются с нарушениями работы вегетативной нервной системы. Увеличивается частота сердечных сокращений, повышается артериальное давление, развивается мигрень, на коже проступает холодный пот.
«По сути он каждый раз переживает трагедию заново».
Вспоминается пожар в Питере и его состояние в первые минуты после.
— Сейчас это происходит гораздо реже, чем раньше, — уверяет Максим Леонидович, потирая покрасневшую под очками переносицу. — Но нельзя недооценивать тот факт, что Ян, испытывая токсичное чувство вины, находится в состоянии постоянного стресса долгие годы. Это крайне негативно отражается на его ментальном здоровье. Если и дальше так будет продолжаться, то станет только хуже.
— Что вы имеете ввиду?
— Хроническое затяжное расстройство опасно прежде всего для самого индивида. Зависимость: алкогольная или иная. Появление суицидальных наклонностей. Вот чего я боюсь, Дарина.
Нельзя ему пить, говорю же!
— Это ПТСР… Оно вообще лечится? — сглатываю с трудом. Сердце трепыхается за ребрами. Глаза жгут слезы.
— Лечим, — выдыхает Покровский, поднимаясь со своего стула. — Используем комбинированную терапию — сочетание медикаментозных и психотерапевтических методов. Со вторым имеется ряд сложностей. Важно ведь, чтобы сам пациент имел определенный настрой и желание помочь самому себе.
— У Яна такого желания нет?
— Во время пребывания в этих стенах не наблюдалось. Но здесь уж скорее действовали по принципу «не навреди», ибо место у нас весьма специфическое и угнетающее. Альтернативы не было, мы с вами знаем.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Мне кажется, что Ян сейчас эмоционально нестабилен.
— В чем это проявляется? — хмурится доктор.
— Он ведет себя противоречиво.
— Впадает из крайности в крайность? — уточняет обеспокоенно.
— Да. У него слишком резко меняется настроение. Это… пугает меня, — признаюсь, поколебавшись.
— Естественная реакция.
— Не всегда ясно, что с этим делать.
— Лукавить и скрывать не стану, строить отношения с человеком, имеющим расшатанную психику, крайне непросто.
— Сейчас эта ситуация с Савелием. Я чувствую ответственность…
— Час от часу не легче, но вы поймите, далеко не все зависит от нас.
— Не уверена в том, что смогу справиться, — вырывается из меня прежде, чем я успеваю это обдумать.
Покровский опускает взгляд. Смотрит на пуговицу, зажатую меж моих дрожащих пальцев. На нервной почве я все-таки открутила ее и оторвала от куртки.
— Порой Ян так жесток: отталкивает от себя и может глубоко обидеть…
— Что случалось, наверное, не раз, — пристально глядя мне в глаза, размышляет вслух. — Вы сами-то хорошо себя чувствуете?
Какая проницательность!
— Нормально, — спешу с ответом. Не хватало еще того, чтобы меня здесь закрыли.
— Что ж… — потирает подбородок. — Между нами говоря, помните об одном, никто не вправе вынуждать вас делать то, чего вы не хотите. Крайне важно ощущать в себе силы и ресурсы. Иначе… вместо одного больного на выходе мы получим двоих. Такое на практике — не редкий случай.
У него звонит стационарный телефон, от резкого звука которого, я вздрагиваю. Что, опять же, не укрывается от его внимательного, чуткого взгляда.
— Да, Валерий Петрович, слушаю, — открывает толстый блокнот с потрепанными страницами. — Девин? Это который с биполяркой[26]? Снова разбил лицо о дерево во время прогулки? А, понял. Хорошо. Давай приму, у меня как раз окошко сейчас, — одной рукой придерживает трубку, второй наливает из графина воду в стакан, а затем ставит его передо мной. — Давай, дорогой. Договорились. Веди.
Пить хочется страшно, но со времен того происшествия в кафе остался неприятный осадок, потому от предложенного стакана отказываюсь.
— Я пойду, — встаю, как только он кладет трубку.
— Вас проводить?
— Нет, я сама, — дергано перекладываю куртку из левой руки в правую. — До свидания.
— До свидания, Дарин.
У двери притормаживаю. Шумно вздохнув, стискиваю холодный металл ручки и оборачиваюсь.
— Можно совет?
— Конечно, — с готовностью отзывается он.
— Есть еще кое-что. Ян отдал мне свой дневник, но я, как самый последний трус, боюсь его читать.
— Не знал о его существовании, — искренне удивляется Максим Леонидович.
— Что делать? Вернуть, не притронувшись? — выпаливаю на одном дыхании.
— А если это его способ показать вам нечто значимое? — вскидывает бровь. — Как вариант, можете отдать его мне. Мое любопытство, увы, превалирует над чувством такта.
Дверь распахивается, едва не стукнув меня по затылку.
Замираю на пару секунд. Поздоровавшись с вошедшими санитарами, ускользаю в коридор, который преодолеваю за рекордное время. Впрочем как и лестницу.
Перед глазами все еще стоит жутковатая картина. Мужчина. Лицо в крови. То самое, разбитое о дерево, видимо.
Почти бегу по ступенькам. Настолько не терпится поскорее оказаться вне больницы. Все на меня давит. Цвет стен, запах хлорки. Еще и колонну пациентов встречаю, уж не знаю, куда их ведут.
В этот раз стараюсь ни на кого не смотреть. Звуки попросту пытаюсь игнорировать.
Вдохнуть спасительный кислород полной грудью получается только на улице. И только оказавшись за забором.
Сажусь в первый попавшийся автобус и, прислонившись лбом к запотевшему стеклу, думаю о том, что услышала во время беседы с Покровским.
