Его запах, такой волнующий и будоражащий, кружит дурную голову. Вынуждает бессовестно прильнуть к нему. Буквально приклеиться.
Случайно задеваю горячую кожу губами, и он шумно выдыхает.
— Скажи еще раз, что не боишься меня…
— Не боюсь, — шепчу едва слышно.
— Ты всегда была чертовски смелой, — зарывается пальцами в мои волосы. — Кто в здравом уме связался бы со мной? Только ты…
Касается щеки. Целует лоб. И в каждом его движении наряду с порывом и отчаянием, я ощущаю нечто такое, чего не было в наших отношениях раньше. Он… нежен и осторожен со мной.
— Ты ведь так много не знаешь обо мне, Дарин. Я делал множество отвратительных вещей.
— Мне все равно, — озвучиваю правду, как есть.
— В моем прошлом столько грязи. Может поэтому Он забирает у меня Чудика? За мои чертовы грехи.
— Перестань.
— За все то дерьмо, что я совершил. Что если это расплата… — его голос ломается. Дергается кадык.
— Савка тебя очень любит, — приподнимаюсь наверх. Так, чтобы оказаться на уровне его лица. — Для него ты самый-самый лучший. Даже не сомневайся.
— Он на моих глазах вырос. Первые шаги. Первые слова. Уколы эти бесконечные. Все со мной, — желваки на скулах ходят туда-сюда. Ресницы опускаются вниз. — Я не мог от него отлипнуть, Даш. Мой Чудик он же… как солнце.
— Да, он такой, — улыбаюсь сквозь слезы.
— Я не могу представить, что больше не услышу, как он смеется… — делает вдох и выдох. — Не могу представить, что он будет лежать рядом с Алисой. Там.
Пугающая пауза.
Его грудная клетка опадает, а затем вздымается, и тот душераздирающий звук, который из нее вырывается, ранит мое сердце.
Ассоциации самые страшные. Будто смертельно раненый дикий зверь погибает.
— Яяян, — оплетаю руками, привлекая к себе. Стискиваю в объятиях крепко-крепко. Ни за что не отпущу.
Его трясет. Он глухо рыдает на моем плече, и меня накрывает приступом паники. В какой-то момент переживаю, что не справлюсь, ведь его боль настолько осязаема. Настолько глубока и остра, что я попросту теряюсь.
Что мне делать? Как помочь? Как ему помочь?
— Тихо. Все будет хорошо, я с тобой… — проговариваю несколько раз подряд и успокаивающе поглаживаю его широкую спину, ощущая ладонями каждую напряженную мышцу.
Глупость, пожалуй, но я начинаю рассказывать ему сказку. Его любимую сказку — историю про Кая и Герду.
Не знаю, сколько по времени длится это безумие, но вот что удивительно, постепенно Ян приходит в себя. Он расслабляется. Дыхание возвращается к нормальной частоте. Сердце стучит ровнее.
— Прости… — откинувшись на подушку, произносит отстраненно. Будто бы даже стыдясь и стесняясь того, что произошло.
— Все в порядке, — моя ладонь неуверенно опускается на его скулу. Пальцы поглаживают ее, подрагивая в нервном треморе.
Ян поворачивается ко мне. Выразительно смотрит в глаза. Так пронзительно. Пристально.
— Поцелуй. Как раньше, — горячо просит, удерживая в плену мой взгляд.
Трется своим носом о мой, и от этого простого, но до мурашек трогательного жеста, под ребрами разливается какой-то особый трепет. Это ведь я так делала. Там, в Питере, на крыше…
Послушно подаюсь вперед, повинуясь инстинктам.
Контакт.
Привкус терпкого виски.
Медленно и с чувством целую его губы.
Как в семнадцать. Как тогда, когда никого и ничего кроме него не видела. Как тогда, когда мечтала о том, что мы будем вместе. Как тогда, когда верила ему, как себе…
— Да-ша… — хрипло шепчет, нетерпеливо и страстно отвечая.
Грудину изнутри обдает жаром. Понимаю, что нет. В тот роковой вечер не устояла бы перед напором и этой сумасшедшей, всепоглощающей дикой энергией, исходящей от него.
В омут с головой. Нырнула — не выплывешь. С ним только так.
Отклонившись немного назад, хватаю воздух ноющими легкими.
— Мне мало. Еще, — требует, тяжело и рвано дыша.
Снова сталкиваемся зубами и жадно приникаем друг к другу.
Истосковавшиеся. Разгоряченные. Потерявшие реальность.
Язык к языку.
Кожа к коже.
Тело к телу.
Внутри кипит лава-кровь. Неистово грохочет в ушах. Стучит по артериям и сосудам. Добирается паутинкой до самого главного органа, с трудом справляющегося сейчас со своими функциями.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Не остановилось бы. Не разорвалось бы…
Пальцы Яна скользят по моей шее. Двигаются ниже. Сжимают обнаженное плечо, спускаются до локтя. Сменив маршрут, проходятся вдоль позвоночника, пока вторая рука сильнее стискивает талию.
Пьяные поцелуи становятся все откровеннее. Объятия теснее. Слова нецензурнее.
Эмоции, переполняя до краев, душат и рвутся наружу.
Ощущения, помноженные надвое, оглушают. Ослепляют. Дезориентируют.
Мучительно больно и убийственно хорошо. Вот так это чувствуется…
— Почему ни разу не пришла ко мне на дурку? — обиженно интересуется вдруг, нехотя разрывая поцелуй.
— Ты сам об этом просил, разве нет? — отвечаю, не сразу очнувшись.
— А разве ты когда-нибудь меня слушалась? — приподнимает за подбородок.
— Не надо, Ян… Я не хочу вспоминать тот день.
Слишком больно. Наше свидание в СИЗО отложилось в памяти душераздирающей картинкой.
«Не приходи больше, Дарина».
«Все кончено».
— Я хотел тебя отпустить. Посчитал, что будет правильно, если ты начнешь новую жизнь.
— Как видишь, мне так и не удалось это сделать, — выпрямляюсь. Принимаю сидячее положение и поправляю бретельку от майки.
— Значит, по-прежнему любишь? — продолжает с жестокой невозмутимостью выворачивать меня наизнанку.
— Значит, по-прежнему люблю, — соглашаюсь, до конца обнажая чувства.
Невольно вздрагиваю, когда заключает в кольцо своих рук и прижимает спиной к груди, касаясь губами пылающей скулы.
— Так я и знал…
Мне хочется его пристукнуть. Чем-нибудь очень тяжелым.
«Так я и знал».
Выражаясь его же словами, злюсь на него адски!
— Ты… Такая милая в гневе, — выдает, наблюдая за моей реакцией.
— Пьянь, — ворчу, качая головой.
Горячие губы припадают к шее. Медленно и чувственно проходятся вдоль ее изгиба.
— Ян… — взволнованно выдыхаю, когда поцелуй становится настойчивее.
— М?
Зажмуриваюсь от удовольствия.
Как же он целует, Господи!
— Ты с Ингой… У вас… Было тогда что-то?
Вершинина говорила, что нет, но я хочу услышать это от него. Все-таки ту ночь она провела в его квартире.
— Не было, — отвечает, не раздумывая.
— А вообще… — цепляюсь за его руку, скользнувшую к груди. — Сколько их было?
— Кого их, Арсеньева?
— Девушек, с которыми ты… — не хочу даже произносить это. — Ну ты понял.
— Очень сейчас это важно, — отзывается недовольно.
— Но я хочу знать, — гну свою линию. — Берем хотя бы последние полтора года.
— Год, в который вошло пребывание в дурке и СИЗО можешь смело вычеркивать, — усмехается он невесело. — Там я мог развлекаться в подобном ключе разве что наедине с собой.
— То есть… — краснею до корней волос. Хорошо, что в темноте этого не видно.
— Питонить, Арсеньева, — поясняет, явно издеваясь. — Тебя интересуют подробности? Частота? Мои фантазии?
— Нееет, — спешу остановить его.
— Будь уверена, в такие моменты я представлял только одного человека. Догадываешься, кого? — прикусывает мочку уха и зализывает ее языком.
— Ладно. Ясно, — пытаюсь оставаться на нужной волне. — Период «до»? Академия.
— Никого.
— А школа? Выпускной класс.
— Это херов допрос? — начинает заводиться.
— Значит, были… — озвучиваю за него.
— Я далеко не святой, Арсеньева, — отвечает зло.
— Понятно, — пальцы до боли сжимают одеяло, а на глазах от слепящей ревности выступают слезы.
Пока я страдала по нему, он развлекался с другими.
— Для меня это ничего не значило, — произносит спустя минуту напряженной тишины.
— Как же, — воздух с шумом покидает мои распухшие легкие. Убираю от себя его руки. Отодвигаюсь. Ложусь, отворачиваясь к стене.
