Если бы удалось изобрести прибор, который таким образом испытывал сани, он сослужил бы весьма полезную службу.
Никакая упряжка людей, везущая сани, не в состоянии точно определить их качество, а уж если тягловой силой служат собаки или лошади, то и говорить не о чем. Между тем видов саней бесчисленное множество. Как было бы хорошо, если бы руководитель экспедиции при закупке снаряжения мог испытать сани и впоследствии выбрать наилучшие для самых важных санных походов. Я думаю, для этого следовало бы укрепить между санями и возчиком динамометр.
Нансен высказал ещё следующие замечания.
Смолёные лыжи — вещь хорошая, к ним меньше липнет снег. [Он, вероятно, имел в виду норвежскую смесь, известную под названием «Фарт».] Но он не советует смолить санные полозья. Имея опыт с палаткой из китайского шёлка, помещавшейся в кармане, но очень холодной, он ратует за двойную разъёмную палатку — чтобы из пространства между внешним и внутренним скатами вытряхивать лёд. В качестве материала для палатки он предпочитает хлопчатобумажной, льняной или шёлковой ткани шерстяную — она теплее.
Я, однако, полагаю, что шерсть будет впитывать больше влаги от кухни, да и сбивать с неё лёд гораздо труднее. Для четырёх человек он рекомендует два двуспальных мешка с центральным колом палатки между ними и пол, складывающийся вместе с палаткой. Для троих — например, для путешествия типа нашего зимнего — трёхместный спальник. Он не сбивал бы с внутренних стен палатки иней, образующийся от дыхания и приготовления пищи, — его тем больше, чем теплее внутри. По его мнению, в двух- и трёхместных спальных мешках спать гораздо теплее, чем в одноместных, а их неудобства сильно преувеличены, ибо все так устают, что всё равно засыпают мёртвым сном. Я всё же советую собирающимся в путь исследователям, прежде чем они решат для себя этот вопрос, обратиться к соответствующим записям Скотта[268]{179}.
ГЛАВА XV. ЕЩЁ ОДНА ВЕСНА
О, мечтать! Проснуться, устремитьсяВ эту даль без края, без границы,Тишь дыханьем возмутить Посметь!О, туда, где в кряжи вековыеВходят лишь великие стихии, —Ветры, грозы, реки, Жизнь и смерть![269]
Р. Л. Стивенсон
Дали перед нами были снежные, реки — ледяные, случись Стивенсону побывать в Антарктике, он бы их такими и описал.
Всевышний ниспослал нам свой свет, чтобы развеять кошмары мрака. Как сейчас помню радость, которую я испытал в один прекрасный августовский день, когда солнце заглянуло за край ледника Варна и на снег легла моя чёткая тень. Каким приветливым сразу стал этот снежный склон! Солнце оставило первый след на ленте гелиографа; начали поговаривать о вылазках на мыс Ройдс и мыс Хат и о картографических экспедициях; поглощали ленч при дневном свете в окне, откопанном из снега.
Мы занимались организацией поисковой партии к Верхнему ледниковому складу, которая пойдёт тем самым маршрутом, каким шла в прошлом году полюсная партия. Но теперь на Барьере не оставалось таких больших складов провианта, и предполагалось, что весной собаки предпримут две ездки в Угловой лагерь. Кроме того, намечались походы двух партий по четыре человека в каждой на ледник Бирдмора; одной предстояло остаться на полпути для геологических и других научных изысканий, другой — подняться к истокам.
В глубине души все мы были полны сомнений и самых худших опасений.
«Я долго беседовал с Лэшли, который попросил меня откровенно ответить, что я думаю о судьбе южной партии.
Я сказал, что, наверное, они упали в трещину. Лэшли возразил, что, по его мнению, они погибли от цинги. Что же до трещин, то, по его словам, когда их вторая вспомогательная партия возвращалась, южнее горы Дарвин они встретили ледопады, низвергавшиеся с высоты двух тысяч футов в большую долину, по которой партия спустилась на запад и таким образом достигла Верхнего ледникового склада. Скотт, как помнит Лэшли, говорил Эвансу (лейтенанту), что намерен возвращаться этой дорогой.
Если так, то в районе Клаудмейкера они должны были выйти на ужасную местность („Там такие дыры, что — видит Бог, не вру — в них поместился бы собор Святого Павла“), из которой двое суток выбиралась партия Эванса. До самых Ворот, сказал Лэшли, встречались огромные трещины, шириною до 30 футов{180}, которые мы, шедшие в первой возвращающейся партии, должны были пересекать на пути туда и обратно, но не заметили. Впоследствии большая часть снега сошла, и они обнажились. Лейтенант Эванс почти всю дорогу страдал от острой снежной слепоты. После того как он и его спутники миновали Ворота и вышли на Барьер, они неоднократно пересекали трещины, и то один, то другой проваливался в них там, где мы проходили благополучно.
Слова Лэшли заставили меня задуматься. Выходит, мы застали ледник в необычном состоянии, когда после сильных метелей и снегопадов он был покрыт снегом? В таком случае там, где мы попали на глубокий мягкий снег, сейчас нас может встретить обычный лёд? И меня снова, как прежде, начал точить червь сомнения. Но каким-то непонятным образом все колебания отпадали, как только доходило до дела. Какое счастье, что действительность редко бывает такой ужасной, какой она рисуется в воображении; впрочем, вынужден признаться, что зимнее путешествие превзошло мои самые дурные ожидания. Но вот в прошлом году в это время мне было страшно даже подумать о леднике Бирдмора, а на самом деле он оказался не таким уж и грозным{181}.
Лэшли полагает, что практически пять человек не могут провалиться в трещину{182}. Там, где могли пройти они трое (а по его словам, хуже рельефа, чем встретили они, просто не бывает), тем более пройдут пятеро. Я, однако, с этим не согласен. Я считаю, что лишний вес одного человека может сыграть роковую роль при переправе через большую трещину.
Если же несколько человек провалятся на большом снежном мосту, то вряд ли он выдержит находящиеся на нём сани»[270].
Мы предприняли несколько вылазок через ледник Варна на мыс Ройдс, а оттуда — волоком через скалы — до старой хижины Шеклтона. Здесь у ног лежала чистая вода, лёд удержался лишь в небольших нишах, дом и самый мыс почти не были занесены снегом — вероятно, ветер сдувал его прямо в море. Иное дело мыс Хат — он тонул в огромных сугробах.
Пристройка для лошадиных стойл была забита снегом снизу доверху. Припай исчез под длинным снежным заносом, тянувшимся от двери до самого моря. Но в самой хижине, когда мы наконец до неё докопались, снега не было. Мы взяли провизию для поисковой партии и единственный уцелевший одометр.
Этот прибор, с помощью часового механизма измеряющий пройденное расстояние в милях и ярдах, приводится в действие колесом, укреплённым позади саней. Он незаменим, особенно при переходах вне видимости земли на Барьере или плато, и мы горько сожалели о том, что лишились остальных счётчиков. Им досталось на леднике, и там мы потеряли механизм одного из наших трёх приборов. При передвижении на собаках они не годятся, противопоказаны этим приборам и пони, особенно такие норовистые, как Кристофер. Одним словом, для походов этого года остался один-единственный одометр, да и тот в инвалидном состоянии. Мы его подправили, как могли, но фактически его показания с самого начала были ненадёжны, а потом он окончательно вышел из строя. Лэшли потратил много времени и сил на то, чтобы смастерить счётчик шагов из велосипедного колеса от нашей экспериментальной тележки; его обороты регистрировались счётчиком, в точности повторявшим регистрирующий механизм одного из наших анемометров. Но велосипедное колесо, естественно, было намного выше настоящего одометра, и трудность состояла в том, как его прикрепить к саням так, чтобы оно не вихляло, но в то же время делало необходимое число оборотов.
Тренировка мулов не прекращалась ни на один день.
После того как появился дневной свет и погода улучшилась, их с нагружёнными санями выводили на остатки морского льда в Южной бухте. Они шли, покорные как ягнята, привычным шагом рабочих животных. Вот только с маленьким Гулабом приходилось повозиться. Он безропотно тянул сани, но отличался необычайной пугливостью. Бывало, приведёшь и поставишь его, наконец, чтобы взнуздать, но неосторожно хлопнешь рукавицей, заденешь сбруей или прижмёшь к саням — и он, перепуганный, уже мчится прочь, а ты начинай всё сначала. Но взнузданный, он вёл себя очень хорошо. Мы запрягали мулов в нагрудную сбрую, присланную правительством Индии, чрезвычайно удобную, хотя, кажется по мнению Отса, европейские хомуты лучше. Впрочем, хомутов у нас всё равно не было. Мулы производили впечатление сильных здоровых животных. Мы опасались одного: как бы их маленькие копыта не увязали в мягком снегу ещё глубже, чем у пони.
