Рассказ о нашей экспедиции будет неполным, если я умолчу о нескольких случаях начинавшихся пожаров. Первый возник на борту корабля, в лазарете, на пути в Кейптаун — он был вызван опрокинувшейся лампой, но тут же погашен.
Затем, во вторую зиму нашего пребывания в Антарктике, занялся сарай с моторными санями, стенами которому служили ящики с керосином, а крышей — просмолённый брезент.
Это грозило уже более серьёзными последствиями, но пламя также удалось сравнительно легко сбить. Третье и четвёртое происшествия случились во время последней зимовки, оба внутри дома.
Райт строил для каких-то своих работ сарай из ящиков и брезента и хотел по ходу дела обогревать его лампой. Он принёс в хижину лампу (именно лампу, а не примус) и стал её налаживать. Провозился с ней всё утро, а после ленча ему взялся помогать Нельсон. Лампа была снабжена манометром, причём давление зависело от насоса. Нельсон, стоя на коленях у края стола, помещавшегося у переборки между помещениями для офицеров и матросов, накачивал лампу.
Голова его находилась вровень с ней, указатель не показывал высокого давления. Райт стоял рядом. Вдруг лампа рванула, и в месте подсоединения её донной части к баку с керосином образовалась дыра величиной в три дюйма. Огонь вспыхнул сразу в двадцати местах, загорелись постели, одежда, бумаги, лужицы горящего керосина разлились по всему полу и столу.
На наше счастье, метель и минус двадцать загнали в дом всех его обитателей. Действуя слаженно и быстро, мы вскоре ликвидировали все очаги пожара.
Пятого сентября ветер дул такой, что, казалось, он вот-вот сорвёт с тебя ветрозащитную одежду. Мы носили в дом пеммикан, когда кто-то произнёс: «Вроде пахнет палёным».
При беглом осмотре никто ничего не заметил, и Гран предположил, что, наверное, пахнет обёрточной бумагой, которую он сжигал. Но через три-четыре минуты, взглянув вверх, мы увидели, что верхушка печной трубы в месте выхода её на крышу раскалена докрасна, так же как и соединяющаяся здесь же с дымоходом вентиляционная решётка. С крыши засыпали в трубу соли, огонь как будто утихомирился, но вскоре решётка упала на стол, обнажив кусок горящей сажи.
Она, к счастью, не обвалилась, и её удалось сбить в вёдра.
Через четверть часа снова загорелась вся труба, языки пламени вырывались из неё наружу, в метель. Мы справились с огнём, набив в трубу снега, остатки же ловили внизу, в подставленные вёдра и ванночки. Но потом всё же сделали то, с чего следовало начать, и даже ещё до наступления зимы: сняли трубы и прочистили.
Последний пожар был совсем пустяковым. Мы с Дебенемом находились на мысе Хат. Я заметил, что кругом полно дыма, но не встревожился — это обычное явление при топке ворванью, однако чуть позже мы обнаружили огонь между потолком и крышей старой хижины. Потолок, слабый, не выдержал бы веса человека, поэтому, по предложению Дебенема, мы согнули лежавшую неподалёку трубу и закачали на крышу немного воды. Успех был полный. Вообще-то в подобных случаях мы чаще всего пользовались огнетушителями Минимакса, которые не оставляли желать лучшего. Единственный их недостаток в том, что после обработки ими любой материал покрывается пятнами от кислоты.
Приятно отвлечься от этих мрачных сюжетов и обратиться к жизни на открытом воздухе, которую мы теперь, весной, вели. Нас начали посещать императорские пингвины, компаниями до сорока особей. Вероятно, это были птицы, оскорблённые на мысе Крозир в своих материнских или отцовских чувствах и искавшие забвения в бродячем образе жизни.
Боюсь, им доставалось от наших собак, бегавших на воле.
Однажды, например, Дебенем спустился на морской лёд с упряжкой тех собак, которых мы считали не пригодными к серьёзным санным походам. Он вышколил их и образовал упряжку, которая делала честь скорее ему, чем им. В тот день, о котором идёт речь, Дебенем с трудом удерживал псов, не давая им ринуться на пингвинов. Собаки неистовствовали, пингвины же не проявляли ни малейших признаков беспокойства. И тут собака по кличке Литл Джинджер, не будучи в состоянии освободиться сама, бескорыстно перегрызла постромки двух своих товарок, и Дебенему, который еле справлялся с санями, не оставалось ничего иного, как беспомощно наблюдать разыгравшуюся перед его глазами резню.
Двадцать четвёртого октября появился первый поморник — предвестник того, что вскоре на всех бесснежных ровных участках каменистого пляжа или скал эти птицы займутся брачными делами. Мы знали, что вслед за ним прилетят антарктические и, может быть, редкие снежные буревестники; и в залив Мак-Мёрдо пробьются первые киты. Тюлени Уэдделла, обычные обитатели прибрежных антарктических вод, в начале октября выходят из моря и лежат на льду. Это почти исключительно самки, собирающиеся произвести на свет потомство.
У тюленя Уэдделла чёрная на спине шкура, с серебряными пятнами в других местах. Он достигает 10 футов в длину, питается рыбой, телосложение имеет могучее и плотное. Его защищает слой подкожного жира толщиной иногда до 4 дюймов. Находясь на льду, он представляет собой одну из самых ленивых божьих тварей, чуть ли не всё время спит, переваривая огромные порции пищи, и самым забавным образом хрюкает, ворчит, дудит, пищит, свистит… Но стоит ему оказаться в воде, где он ловит рыбу, целиком её заглатывая, как он в мгновение ока преображается и становится необычайно подвижным и гибким животным. Если остановиться рядом с продушиной во льду, через которую он дышит, то вскоре из неё появится его голова и он уставится на вас с удивлением, но без страха, вбирая свежий воздух расширяющимися и сужающимися ноздрями. Тюлени, очевидно, преодолевают подо льдом расстояния во много миль и находят путь от одной продушины к другой по шуму, производимому их сородичами. Некоторые продушины служат одновременно входами и выходами, и по меньшей мере один из виденных мною мёртвых тюленей, похоже, скончался из-за того, что входное отверстие замёрзло. Иногда можно слышать, как тюлени пропиливают такие лунки зубами (Понтингу даже удалось сделать несколько снимков, запечатлевших этот процесс), от чего, естественно, с возрастом зубы сильно изнашиваются. Уилсон утверждает, что тюлени подвержены почечным заболеваниям; на их шкуре часто встречаются раздражения — возможно, вызываемые высыханием на ней морской соли, — а однажды мне попался тюлень, покрытый сыпью.
У некоторых особей, выходивших впервые из моря на лёд, мы находили увеличенную селезёнку, что представляет большой интерес для науки: селезёнка — орган мало изученный.
А сколько догадок вызвало у нас то обстоятельство, что некоторые лунки во льду были как бы прикрыты своего рода навесной крышкой. Как-то раз я стоял на припае близ мыса Эванс, на берегу Северной бухты, закованной в лёд толщиною в дюйм или даже больше. Вдруг из-под него рядом со мной тюлень высунул нос, чтобы набрать воздуха, а когда надышался всласть, поднятый его головой кусок льда упал обратно. Чем не дверь в зачаточном виде!
В моих воспоминаниях об этом октябре жизнь на мысе Хат неразрывно связана с тюленями Уэдделла.
12 октября Аткинсон, Дебенем, Дмитрий и я отправились с двумя собачьими упряжками на мыс Хат. Отсюда нам надлежало доставить провиант для двух складов на Барьер, Дебенем же, который из-за больной ноги не мог участвовать в дальнейших санных походах, намеревался заняться геологическими исследованиями и картографической съёмкой. Те из нас, на кого легло основное бремя двух предыдущих санных сезонов, были сыты походами по горло. Я, признаюсь, с отвращением думал о предстоящих экспедициях, да и остальные, уверен, тоже.
Но дело есть дело, его по возможности надо делать, и без толку сетовать на то, что оно надоело. И люди не просто добровольно выполняли любые такие задания в течение всего третьего года, с самого его начала и до конца, но вкладывали в них всю душу. Перспектива ещё одного трёхмесячного путешествия и без того казалась достаточно мрачной, а тут ещё за три недели до него надо покидать нашу уютную зимовку. Вышли мы на мыс Хат при сильной позёмке: юг скрывался во мгле, ветер бил в лицо, кусал руки. На мысе ничего не было видно из-за густого снегопада. Стойла были забиты снегом, в доме царили холод и запустение, растопить печь было нечем — не нашлось ворвани. Ах, подняться бы на борт корабля, после того как истёк срок наших договорных обязательств, и отправиться домой, мы бы уже полгода как были в Лондоне!
Но тут снегопад прекратился, ветер стих, и открылись вершины гор во всей своей величественной красоте. Великолепный летний день, мы идём на мыс Прам, тёплые лучи солнца освещают скалы. Тюленей уже и сейчас много, ещё чуть-чуть — и это место превратится в оживлённую «детскую». Дело в том, что в этом году на Барьере происходило больше обычного подвижек, в результате морской лёд вздыбился валами сжатия высотой до 20 футов. Ложбины между ними, пока пустые, вскоре наполнятся морской водой, она будет то замерзать, то оттаивать и превращаться в превосходные ванночки. Здесь, укрытые торосами от ветра, резвящиеся тюлешки смогут вволю гоняться за своими хвостами. А возлежащие рядом матери будут время от времени пробуждаться от дрёмы, чтобы почесаться длинными когтями. Пока их ещё нет, но они поблизости.
