— Нет! Это означало бы отступить перед насилием, перед напором мятежного люда.
Толпа ринулась к свите палатина. Грозно, с поднятыми кулаками, со зловещим гулом, из которого вырывались крики:
— Отпустите разбойников на свободу!
Тут по толпе разнеслась весть, что палатин осудил графиню к пожизненному заключению в темнице собственного града. Только чувство удовлетворения, вызванное этой вестью, заставило толпу послушаться решительных призывов разойтись. Ратникам, готовым пустить в ход ружья и сабли, не пришлось браться за них.
Человек двадцать все же оставались на площади. Они стояли близ кареты палатина, мрачные, нерешительные.
Граф Няри, среди расходившихся горожан, вдруг почувствовал мягкое пожатие горячей руки. Это Эржика схватилась за него, словно утопающая за соломинку. Голос ее дрожал от слез:
— Спасите Андрея Дрозда и его товарищей. До самой смерти буду вам благодарна.
— Я спасу всех, но вовсе не мечтаю о твой благодарности до самой смерти. Я могу удовлетвориться и более короткой признательностью.
— Я сделаю все, чего бы вы от меня ни потребовали. — Сердце Эржики заплясало от радости.
— Выказывай свою благодарность не целую жизнь, а всего лишь двадцать четыре часа. — Граф прищуренным взглядом пожирал молодость и свежесть Эржики, всю ее красоту, трепетавшую от страха за любимого. — Подари мне только двадцать четыре часа, и за это я верну тебе милого, подарю его тебе на всю жизнь.
Кровь бросилась ей в лицо — оно запылало бликами пламени, взвивавшимися из-под крыши замка.
— Подлец! — В этом единственном слове выразилось все ее возмущение, вызванное оскорбительным предложением, и в то же мгновение его лица коснулся маленький сжатый кулак.
— Этим ударом, — холодно улыбнулся граф, — ты вбила гвоздь в гроб Андрея Дрозда. Но если ты придешь, я прощу тебя. И если ты любишь Дрозда, ты обязательно придешь…
Юрай Заводский, наблюдавший за этой сценой, направился к дочери. Увидев его, Эржика бросилась к нему и повисла у него на шее. Давясь от слез, она кричала:
— Если он погибнет, погибну и я! Даже раньше, чем он!
Граф Няри подошел к палатину.
— Я буду рад, если твоя палатинская светлость сделает то, что я как поверенный короля позволю себе порекомендовать в отношении чахтицкого дела. Если ты вот так уедешь отсюда, тебя будут проклинать не только современники, но и следующие поколения. Да и собственная совесть не даст тебе покоя, поскольку ты одинаковой меркой воздал и преступникам, и тем, кто мешал преступлениям. Вместе со злодеями ты бросил в темницу и тех, кто боролся против них.
Палатин ответил графу удивленным взглядом.
— Теперь, когда ни толпа, ни кто-либо иной не оказывает на тебя никакого нажима, твоя палатинская светлость может сделать то, что сделал бы я раньше, когда это требовали мятежники: отпусти разбойников на свободу и прими их в число своих ратников. Они будут самыми смелыми, самыми бравыми твоими воинами.
— Это невозможно! — ответил палатин, но граф заметил, что он все же, колеблется. — Признаюсь, я приказал посадить под стражу этих людей с тяжким сердцем, но я должен был это сделать, иначе бы вольницы в нашей стране заметно умножились, и весь край проклял бы меня за мою мягкость и уступчивость.
— Необязательно тебе отпускать всех. Достаточно задержать одного и примерно наказать его. Привлеки к суду предводителя разбойников и прикажи, чтобы его строго покарали. Это будет достаточной острасткой.
Палатин задумался. Чем больше он размышлял над предложением графа, тем больше оно ему нравилось.
— А кто, собственно, был истинным предводителем разбойников? — спросил палатин.
— Андрей Дрозд!
И граф с величайшим удовлетворением услышал, как вскоре палатин приподнятым голосом объявил толпе., что приказывает разбойников отпустить.
Народ сбежался, окружил палатина, восторженными возгласами славя его. При виде этой всеобщей радости палатин испытывал искушение промолчать, что один из вольных братьев останется в темнице и будет расплачиваться за всех. И хотя он все же решился сказать, он произнес это так, что буря радости не утихла: каждый думал, что этот один останется в заключении только для вида и никакая опасность ему не грозит.
Магдула Калинова и Мариша Шутовская протиснулись сквозь толпу к палатину и со слезами на глазах поблагодарили его. С сияющим от радости лицом приблизилась к нему и Эржика Приборская. Палатин пришел в величайшее замешательство.
— Не надо благодарить меня, — сказал он ей, — тебе не за что…
— Почему? — спросила она, и удивление стерло с ее лица всю радость.
Дёрдь Турзо не в силах был ответить. Сердце сжимала жалость, и ему так хотелось сделать счастливой и эту девушку. Но он превозмог искушение.
Эржика прочла ответ на лице графа Няри, от которого веяло таким холодом, будто он был вытесан из глыбы льда…
Через час, когда разбойники вернулись из темницы, она уже знала, почему не надо было ей благодарить палатина.
Вернулись все, кроме одного, кого она ждала…
Вопиющие к небу преступления
В Бытче палатина ждали с жадным волнением. Повсюду говорили только о чахтицких событиях. Палатин не успевал отвечать на вопросы гостей, которых было еще очень много: свадебный праздник все продолжался, гости разъезжались неохотно.
На второй, третий и четвертый день стали приезжать судьи. Между тем в бытчанском застенке, куда имел доступ только палач с его помощниками, кастелян Гашпар Баяки и присягнувший нотар Гашпар Кардош вели допрос, а протоколист Даниэль Ордог записывал показания допрошенных.
Изо дня в день, с утра до вечера допрашивали Фицко, Илону Йо, Дору Сентеш и Кату Бенецкую.
Допросили и нескольких чахтичан.
Шестого января в совещательном зале за длинный стол, во главе которого занял место член королевской судебной палаты Теодуз Сирмиензис[65], сели одни именитые лица. Среди них были и палатин Дёрдь Турзо и граф Няри, подсевшие к члену королевской судебной палаты.
Все молчали, в зале царила глубокая тишина.
Судья обратился к гайдуку, стоявшему у дверей.
— Господа могут войти!
Дверь тут же открылась, в зал вошел кастелян с нотаром и протоколистом.
— Дозвольте сообщить преславному суду, что допрос свидетелей окончен и протокол допроса готов, — сказал кастелян.
Когда они также заняли свои места, Теодуз Сирмиензис обратился к нотару:
— Господин нотар, извольте прочесть запись!
Нотар откашлялся, прочищая голос, и затем стал читать приподнятым голосом:
Допрашиваемым сообщникам Алжбеты Батори было предложено одиннадцать вопросов. Как-то:
1. Как долго ты находился(лась) на службе у чахтицкой госпожи и как ты попал(а) в ее замок?
2. Сколько женщин и девушек с того дня она приказала убить?
3. Кто были те женщины, которых она приказала убить, и откуда они были?
4. Кто нанимал и заманивал этих девушек и женщин в замок?
5. Какими пытками и другими способами она приказывала этих несчастных убивать?
6. Кто помогал ей в пытках и убийствах?
7. Где хоронили трупы, кто их закапывал, куда и как?
8. Убивала ли и мучила свои жертвы и сама госпожа и как она себя вела во время пыток и убийств?
9. Где в Чахтицах, Шарваре, Керестуре, Бецкове и других местах она приказывала этих несчастных мучить и убивать?
10. Кто наблюдал эти действия госпожи или знал о них?
11. Знаешь ли ты о том, когда госпожа начала совершать эти гнусные поступки?
На данные вопросы допрошенные ответили следующим образом:
Признание Фицко
На первый вопрос: Служит у госпожи шестнадцать лет, если не более. Привел его в замок Мартин Шейтей. Насильно.
На второй вопрос: О женщинах не знает, о девушках — знает. За то время, пока он был в замке, таковых оказалось тридцать семь. Кроме них, когда господин палатин отбыл в Прешпорок, она повелела в одной могиле похоронить пятерых жертв. Двоих в одном саду под ручьем. А еще двоих похоронили ночью под костелом в Подолье. Принесли их туда из-под града, потому что они лежали там убитые. Убила их Дора.
На третий вопрос: Он не знает, откуда были эти несчастные.
На четвертый вопрос: Шесть раз он сам с Дорой искал служанок для госпожи. Их приманивали обещанием хорошей работы. Девушек ловить с Дорой ходила жена Яноша Баршоня, та, что живет в Таплан-Фалве у Дондоша, потом живущая в Шарваре хорватка с женой Матвея Отвоша, что живет напротив Залай. И жена Яноша Сабо привела девушку, причем свою, хотя и знала, что ее убьют. И еще многих отыскала и привела. Жена Юрая Сабо также отдала свою дочь, и ее графиня убила. Больше служанок она не поставляла. Жена Иштвана Сабо привела их много. Илона тоже привела многих, Ката только одну, она только хоронила тех, которых убивала Дора.
