— А кто платит? — спросил Евлентьев и сам поразился своему вопросу. Совсем недавно он был уверен, что разговаривать о деньгах вообще неприлично, тем более постыдны такие вопросы, какой он только что задал. Но теперь, услышав свой вопрос как бы со стороны, он не испытал никакой неловкости, что–то в нем сдвинулось, что–то переменилось. Вопрос был краток, была в нем и четкость, и твердость, было в нем, чего уж там, было и немного цинизма.
— Фирма платит, — усмехнулся Самохин весело. — Фирма. Только не спрашивай, какая. Сам я поехать не могу, вот и подумал, что лучше отдам ее тебе. Ты испытал в последнее время нечто вроде шока, тебе надо восстановить психику… Годится?
— Я могу подумать?
— Нет, старик… Ты меня, конечно, извини… Но я уже от твоего имени дал согласие… Не подводи меня, ладно? Будет просто неприлично, если, уже согласившись, я начну трубить отбой… Да и почему тебе отказываться? Не надо. И я опять же заинтересован в том, чтобы ты не болтался в Москве… Пока нам с тобой везет, но никакое везение не может продолжаться слишком долго. Отлучись, старик, отлучись.
— Десять дней? — переспросил Евлентьев.
— Да! — с подъемом воскликнул Самохин. — Там тренеры, массажисты, бассейны, сауны, выберешь себе вид спорта, какой только по душе придется!
Пробежки–разминки, приседания–отжимания… Ну и так далее.
— Когда?
— Завтра утром. Я сам тебя отвезу. На машине. Вот на этой.
— Путевка одноместная? — Евлентьев подумал, что неплохо бы прихватить с собой и Анастасию.
— Да, — твердо ответил Самохин.
— Что там у них… Нечто вроде мальчишника?
— Старик… Я отвечу на все твои вопросы… По дороге к этому дому отдыха.
Но сначала ответь на один — ты едешь?
— Для тебя это важно?
— Да.
— Ты настаиваешь?
— Видишь ли… — замялся Самохин. — Мне бы не хотелось выражаться так круто… Но если поедешь, то избавишь меня от многих неприятных объяснений.
Другими словами, выручишь.
— Поеду, — пожал плечами Евлентьев. Он вдруг почувствовал, что ему легко разговаривать с Самохиным, уже не было давящей зависимости, более того, он понял вдруг, что Самохин в чем–то от него зависит, в разговоре явственно прозвучала его заискивающая нотка. Самохин откровенно его упрашивал. И еще почувствовал Евлентьев — в словах приятеля таилась недосказанность. Все это было не так просто, как он объяснил, какая–то ловушка, какая–то волчья яма все–таки была в предложении Самохина. — Так что дом отдыха? В лесу?
— По Минской трассе добираемся до Дорохова, а там поворот направо и на Рузу. Хорошие места. Не пожалеешь.
— Форма одежды… Парадная?
— Захвати что–нибудь спортивное.
— С питанием там все в порядке? — Евлентьев пытался нащупать слабое место в словах Самохина, зыбь, которая скрывает суть этого неожиданного предложения.
— Об этом, старик, не думай. Я же тебе говорил — сауна, бильярд, теннисные столы, тир, тренажеры… И, конечно, полноценное питание.
— Надо же… — пробормотал Евлентьев.
— Я сказал все, что знаю сам. Вернешься — расскажешь подробнее. Это бывшая партийная база. Очень укромное место, никаких тебе бензиновых паров, завываний электрички, рева самолетов над головой… Я тебя доставлю на место, сдам под расписку, — Самохин усмехнулся собственной шутке. — А через десять дней, минута в минуту, выходишь к воротам, а я уж поджидаю… И через пару часов мы снова здесь, на Савеловском вокзале. Заметано?
— Бутылочку надо бы прихватить, а то и вторую, третью? — предположил Евлентьев не столько из желания взять с собой водки, сколько опять же стремясь расколоть Самохина, вынудить того сказать еще что–нибудь о лесном доме отдыха.
— Боюсь, старик, что огорчу тебя… Не советую. Попостись недельку–полторы… Не принято там у них… Видишь ли, Дом этот с некоторым спортивным уклоном… Тебя могут не понять.
— Ну нет так нет, — согласился Евлентьев. Легко согласился, он и сам чувствовал, что последнее время с выпивками перебирает, что надо бы перерыв сделать. Больно уж напряженными оказались последние две недели. Он искоса взглянул на Самохина и поразился выражению его лица — в нем не было привычной уверенности, напора, веселой бесшабашной наглости, только беспокойство, только тревога.
— И телефон есть? — невинно спросил Евлентьев.
— А как же, старик? — воскликнул Самохин, но не слишком уверенно, будто самого себя убеждал в том, что связь там действительно есть. — Вряд ли телефоны стоят в каждом номере, но при желании позвонишь из директорского кабинета. И потом, старик… Не на год едешь… Неделя! Ну, полторы! Поскучает твоя красотка, крепче любить будет!
— Ладно, — сказал Евлентьев, не заметив того, что этим словцом оборвал многословие Самохина, взял первенство в разговоре. И Самохин не возразил, не пресек его, можно сказать, проглотил это явное самовольство Евлентьева, — Ладно, — повторил тот, закрепляя успех. — Когда едем?
— Завтра в десять утра я буду ждать тебя в этой машине на этом месте.
Годится?
— Рановато, но ничего… Раньше спать лягу, — Евлентьев похлопал Самохина по коленке и открыл дверцу, собираясь выйти.
— Подвезу! — сказал Самохин уже веселее, увереннее.
— Не стоит, пройдусь.
И Евлентьев бросил за собой дверцу. Он мерно зашагал через площадь Савеловского вокзала в сторону Нижней Масловки. Там был длинный, грязный, тусклый подземный переход, но хорош он был тем, что выводил его как раз к арке дома из желтого кирпича. А через эту квадратную арку, через захламленные после зимы дворы, мимо рядов мусорных ящиков пролегал кратчайший путь на улицу Правды.
Не хотелось Евлентьеву шататься по городу, он торопился домой, предстоял непростой разговор с Анастасией. Он почему–то был уверен, что не одобрит она этой его командировки, воспротивится, насторожится. Отговаривать не будет, она никогда ни от чего его не отговаривает, но усомнится, хмыкнет и скажет обычные свои слова: «Что и требовалось доказать».
Но утром встанет первая и соберет Евлентьева в дорогу.
Так все и произошло.
За исключением одного. Уже в прихожей Анастасия неожиданно приникла к нему, долго смотрела в глаза и произнесла слова совершенно странные:
— Я буду ждать тебя, Виталик… Постарайся вернуться… Ладно?
— Ты что?! — вскричал он.
— Возвращайся, Виталик, — она подержала ладошки на его груди и легонько подтолкнула к выходу.
У Евлентьева было такое ощущение, будто он попал в невидимую, но хорошо отлаженную машину, каждая деталь которой подогнана настолько точно, что между ними не возникает никакого трения, никакого зазора. Едва он вышел к площади Савеловского вокзала, как от длинного ряда машин отделилась одна и мягко, бесшумно приблизилась к нему. Дверь распахнулась, и ему ничего не оставалось, как сесть на переднее сиденье.
— Привет, старик, — сказал Самохин. Был он сонный, хмурый и вроде чем–то недоволен.
— Привет, — ответил Евлентьев, вглядываясь в ту–манное пространство привокзальной площади.
Торговцы
