— Один ноль. Когда они у тебя появились?
— В тот день, когда ты улетела в Атланту и не вернулась к вечеру, за день до того, как были сделаны эти.
— О! — вздохнула она. — А я, оказывается, не больно-то умею держать себя в руках, как привыкла думать. Интересно, кто их сделал?
— Знаю кто — президент. Его нисколько не волнуют средств, которые следует применить ко мне и моим близким, чтобы заставить меня вернуться.
— Понятно, — задумчиво протянула Сью-Энн. — Поэтому, когда не сработали мои снимки, он решил, что сработают твои.
— Именно так.
В комнате повисла тишина.
— Что ты собираешься делать? — спросила наконец Сью-Энн.
Их взгляды встретились.
— Я возвращаюсь.
— После всего того, что он тебе сделал?
— Да. Но не для него и не из-за него. А по ряду совершенно иных причин. Я возвращаюсь к своей родине, к своей матери, к сестрам, к отцу. Чтобы их смерть не стала бесцельной.
Сью-Энн не сводила с него глаз.
— Хочешь получить развод?
— Займись этим сама. У меня нет времени.
— Мой юрист устроит все, как не раз уже делал.
— Мне ничего не нужно.
— Но, может, оставишь хотя бы то, что я тебе подарила? Я была бы рада.
— Как скажешь.
Оба на мгновение смолкли.
— Ну, наверное, мы сказали друг другу все.
— По-видимому, так. — Дакс повернулся и направился к двери. Услышав, что она окликнула его, он остановился.
— Да?
В руке Сью-Энн держала две фотографии.
— А знаешь, — сказала она, — все-таки я выгляжу куда лучше, чем любая из них.
Книга VI
Политика и насилие
1
— Мне это не нравится, — сказал я, когда машина свернула на узкую грунтовую дорогу. — Должны бы уже лаять собаки.
— Он держит собак? — спросила девушка. Я повернул к ней голову. На лице ее был написан искренний интерес.
— Собак, кошек, коз, свиней, цыплят и прочую живность. Были бы мы сейчас где-нибудь во Флориде, у автострады наверняка стоял бы указатель «Звероферма».
Самого дома из-за холма еще не было видно.
— А может, он уже не держит животных, — сказала она. — Сколько лет прошло с тех пор, когда ты бывал здесь.
Я кивнул. Это было действительно давно, лет пять или шесть назад.
— Нет, если здесь нет собак, то это может только значить, что Мартинес умер. Когда я был мальчишкой, именно он подарил мне единственную в моей жизни собаку, маленькую дворняжку непонятной масти.
С вершины холма мы увидели дом, стоящий в центре небольшой залитой знойным солнцем долины.
— Взгляните, — вытянул руку Котяра.
Я посмотрел. Высоко в небе, раскинув неподвижно крылья, в восходящих потоках воздуха кругами парили два кондора — прямо над домом. Пока я сидел, высунув голову, к ним присоединился третий, взлетевший откуда-то из-за дома.
В молчании мы доехали до ворот. Деревянная изгородь местами была сломана, чуть в стороне лежало тело мертвой собаки, череп проломлен, мозги — наружу.
Я выключил двигатель и сидел не шевелясь. В воздухе был разлит запах смерти. В том, что представало перед глазами, было нечто вечное, никогда не меняющееся. Полная неподвижность и витающий над ней запах жестокости, который ни с чем нельзя спутать.
У меня было такое ощущение, что волосы на затылке встают дыбом. Посмотрев на Котяру, я убедился, что у него именно так и было. В руке он судорожно сжимал пистолет, лицо блестело от пота.
Я повернулся к девушке.
— Сиди в машине и жди, пока мы сходим взглянуть, что тут произошло.
Даже загар не мог скрыть, как она побледнела. Тем не менее она покачала головой.
— Я пойду с вами. Одна я здесь не останусь.
Голова Котяры, отражавшаяся в водительском зеркальце, невозмутимо кивнула. Он выбрался из машины, вежливо придержал дверцу для девушки. Я направился по тропинке к дому, они последовали за мной.
Дверь висела на сломанных петлях. Изнутри не доносилось ни звука. Я сделал знак Котяре, одновременно оттеснив девушку к стене дома позади себя. Резким движением ноги Котяра распахнул дверь настежь и впрыгнул внутрь. Я не отставал ни на шаг.
Очутившись в единственной комнате дома, я мгновенно повернулся к девушке, чтобы не дать ей войти, но опоздал. Она уже стояла на пороге с белым от ужаса лицом, не в силах отвести взгляда от головы Мартинеса, жутко усмехавшейся с небольшого деревянного стола, стоявшего прямо напротив двери. Тело его лежало на полу рядом.
Обхватив девушку руками, я мягко вытолкал ее за дверь. Она покачнулась, и я поддержал ее, подумал, что она вот-вот потеряет сознание, однако она, выпрямившись, отпрянула от меня.
— Прикрой глаза и постарайся дышать глубже, — посоветовал я, чуть касаясь ее плеча.
У нее было мужество, у этой девчонки. Через пару минут она совсем пришла в себя.
Во двор вышел Котяра, держа в руке клочок бумага.
— Очаг еще теплый. Они были тут утром, когда мы еще спали.
На бумаге я с трудом разобрал карандашные каракули:
ТАКАЯ СУДЬБА ЖДЕТ КАЖДОГО, КТО СЛУЖИТ ПРЕДАТЕЛЯМ СВОЕГО НАРОДА. КОНДОР.
Я сложил листок и засунул его в карман. На память мне пришел мальчик, бежавший ночью после того, как его отца убили. Теперь мальчик вырос, и имя его стало неразрывно связано с насилием и смертью. И еще кое с чем, чего никогда не было у его отца, — с могущественной помощью извне. Его специально обучали тактике не только политической, но и партизанской борьбы.
Только оружие оставалось тем же, что и раньше. Насилие, террор, смерть. После возвращения в Кортегуа я во многом замечал перемены, в этой же области не изменилось ничего. Произвол царил по-прежнему.
— Тебе лучше? — обратился я к девушке. Она молча кивнула.
— Возвращайся и жди нас в машине. Она сделала, как я сказал, усевшись на заднее сиденье. Я повернулся к Котяре.
— Странно, почему они не пришли к нам? Ведь мы были меньше, чем в десяти милях.
— Может, они просто не знали, что мы здесь, — предположил он.
— Знали. Поэтому и оставили нам записку, — ответил я. — Им было ясно, что мы придем проведать Мартинеса.
— Значит, испугались ловушки.
Я кивнул. Скорее всего, именно так. Впервые я появился на своей гасиенде без охраны, на которой президент настаивал всякий раз, когда я покидал город.
— Пойдем посмотрим, не найдется ли здесь лопаты, — сказал я. — Нужно похоронить старика, чтобы до него не добрались эти стервятники или шакалы.
В постройках позади дома тоже царила тишина. Козы, овцы, свиньи, цыплята — все были мертвы. Даже старого мула, на котором Мартинес разъезжал туда-сюда, не пощадили. Я покачал головой. Нет, все-таки кое-какая разница была. Еще несколько лет назад животных бандиты увели бы с собой. Теперь же нет. Теперь убивали ради того, чтобы убить.
Мы разыскали лопаты и начали копать землю. Когда мы заканчивали, солнце уже клонилось к горизонту. Бросив на могилу последнюю лопату земли, я выпрямился, посмотрел на небо. Над нашими головами кружили десять-двенадцать огромных птиц.
— Пора нам выбираться отсюда, — обратился я к Котя Ре. — Я не хочу угодить, ночью в засаду.
Он кивнул, швыряя лопату на землю.
— Я готов. — Он обернулся и, указывая взглядом на дом, спросил:
— Может, сожжем его? Я покачал головой.
— Нет, они заметят дым. Поймут, что мы здесь, и заявятся. — Я тоже выпустил лопату из рук. — Бедный старик. В общем, Котяра, ничего не меняется, а?
Лицо его исказила гримаса.
— Только окружающий нас мир.
Я знал, что он имеет в виду. Для других война и мир были предметом дискуссии. Ужасы и запах смерти никогда не проникали в кабинеты Высоких Договаривающихся Сторон, они не знали, что такое агония. Только чистые, обеззараженные слова, ложившиеся на бумагу или магнитофонную ленту.
Мы вернулись к машине. Котяра полез на заднее сиденье, а девушка пересела вперед. Я сел за руль. Она сидела и смотрела на меня широко раскрытыми глазами, вздрагивая временами от спустившейся вместе с сумерками прохлады.
Я повернул ключ зажигания, пробежался глазами по приборной доске. Бензина оставалось меньше четверти бака. Обернулся к Котяре.
— Нам хватит, чтобы добраться до города?
— В багажнике две канистры по десять галлонов, — кивнул он.
— Лучше залить сейчас. Мне не хочется останавливаться ночью посреди дороги.
До Курату было более трехсот миль. Я дал Котяре ключи от багажника, он выбрался из автомобиля. Я повернулся к девушке, она все дрожала, и набросил ей на плечи свой пиджак.
— Спасибо.
Мне нечего было ей сказать.
— Мы не вернемся на твою гасиенду?
— Нет, — покачал я головой. — Во всяком случае, не сейчас, когда бандиты рядом.
— Мне никогда не приходило в голову, что такое может быть, — после паузы сказала она.
— А кому такое может прийти в голову? — Я закурил.
— Мой отец говорил...
— Твой отец!.. — грубо остановил ее я. — Что он может знать? Он же не из этих гор, он жил в университетском городке, в мире и покое. Окружающее представлялось ему абстракцией. Что ему известно о том, как пахнет смерть?
