Она закуталась в пиджак.
— Ружья, — тихонько, словно бы самой себе, произнесла она, — были предназначены вовсе не для этого.
— Ружья предназначены для того, чтобы убивать, — сурово сказал я. — Он что, думал, они должны украшать стены?
— В таких вещах он ничего не понимал, — упрямо ответила она. — Они обещали ему...
— Они? Кто «они»? Бандиты? Коммунисты? Какие-нибудь почтенные старцы, словам которых привыкли верить целые поколения? Да его провели как последнего простака.
— Во всем виноват президент! — со злостью ответила она. — Это он сломал тот мир, в котором жил отец.
— Твой отец был участником заговора против президента. Но заговор не удался, и твоему отцу пришлось спасать свою жизнь. Теперь же он, сидя в безопасности за границей, шлет сюда оружие, чтобы чужими руками сделать то, что не смог сделать сам. И ему нет никакого дела до того, сколько невинных, вроде Мартинеса, должны будут умереть.
— Демократия, — сказала она. — Мой отец верит в нее.
— Как и все мы. Подобно любви, демократия лежит в основе многих преступлений. Все, в конце концов, почему-то кончается одним. Демократия как Бог — она со всеми сразу.
— Так ты думаешь, что президент прав, говоря, что на коррупцию среди правительственных чиновников можно закрыть глаза?
Я вытащил сигару изо рта.
— Нет, глаза закрывать нельзя. Но ты слишком молода для того, чтобы помнить, как было до него. Президент — это все-таки шаг вперед. Сделать предстоит еще очень и очень многое. Но не таким путем.
Повернувшись, она посмотрела на опустевший дом.
— И ты в это веришь, да?
— Да, — просто ответил я.
— Ты считаешь, что если ружья смолкнут, то все это прекратится?
— Если ружья смолкнут, это станет началом. Я увидел, как распрямились под пиджаком ее плечи. Она испытующе смотрела на меня.
— Я могу тебе доверять?
Я молчал. Ответ ей нужно было найти самой.
— Ты не предашь моего отца? Или меня? Это было уже проще.
— Нет.
Помолчав, она сделала глубокий вдох.
— Завтра утром, в Курату, в порту... С утренним приливом в порт приходит судно...
Это было то самое, что я безуспешно искал на протяжении всех тех месяцев, что прошли после моего возвращения. Мне показалось, что именно здесь я найду выход из той паутины обмана, которую начинал плести вокруг меня каждый, с кем я заговаривал, начиная с самого президента.
Может, мне все же удастся отыскать правду, ускользнувшую много лет назад от моего отца.
2
Беатрис Элизабет Гуайанос. Таково было ее имя. Но когда я впервые увидел ее в аэропорту Майами, я этого еще не знал. Я сидел и ждал, когда объявят посадку на рейс, а она стояла перед билетной кассой.
Я сразу же обратил внимание на гордую посадку ее головы. Для латиноамериканки она была довольно высокого роста, смоляно-черные волосы ее были высоко подобраны. Изящная и все же чуточку округлая фигурка в летнем платье из черного шифона будила в моей голове восхитительные мысли. На вкус американца ее грудь могла показаться великоватой, изгиб бедер слишком уж крутым, а небольшой животик — выпирающим, однако для поколений наших мужчин она являла собой классический образец женской красоты. Но больше всего меня привлекли в ней глаза, пронзительно зеленые, окаймленные длинными густыми ресницами.
Она почувствовала на себе мой взгляд и чуть отвернулась, но с таким сдержанным негодованием, которое на протяжении долгих лет могло быть привито только верной дуэньей. Я улыбнулся в душе. Много же времени прошло с тех пор, когда я в последний раз видел подобное движение.
Она сказала что-то мужчине, стоявшему рядом, и голова его непроизвольно повернулась в мою сторону. Я заметил, как блеснули его глаза, когда он быстро проговорил ей в ответ несколько слов. Похоже, он узнал меня. Теперь наступила ее очередь изучать меня своими прекрасными глазами. Я не переставал улыбаться. Этот женский взгляд был мне знаком, он, казалось, спрашивал: с чего это ты взял, что ты так неотразим? В тебе ни роста, ни особой привлекательности. И все же женщины, говорят, от тебя без ума. Почему, интересно?
В ее глазах я увидел нечто похожее на откровенную насмешку. Я улыбнулся шире и почувствовал, как в висках начинают бешено стучать молоточки пульса. Такого мне не приходилось испытывать прежде ни с одной женщиной. Она бросала мне вызов, и я не мог не принять его. Во взгляде ясно читался вопрос: так ты действительно мужчина?
Вы встречаете женщину. В вас вспыхивает желание. И пока вы не овладеете ею, мир перестает что-либо значить для вас. Вы не можете есть, не можете спать. Жажду плоти можно утолить только одним способом.
Медленным шагом я стал приближаться к ней, наблюдая за тем, как меняется выражение ее глаз. Мне показалось, что в них мелькнул страх, но тут на мое плечо легла чья-то рука, и я обернулся.
У меня за спиной стояли Хойос и Прието.
— Добрый день, сеньоры, — вежливо приветствовал их я.
— Какая удача, сеньор, — ответил Хойос, — я возвращаюсь на родину этим же рейсом.
— Действительно, удача, — отозвался я, впустую растрачивая свой сарказм. Уж на такие-то ухищрения президенту вовсе не стоило пускаться. Я же дал слово, что вернусь. Мне не терпелось подойти к девушке, а они меня задерживали.
Теперь настал черед более молодого Прието.
— А я лечу в Нью-Йорк, чтобы приготовить все к вашему прибытию. Представляю, как там обрадуются вашему приезду после того, как закончатся ваши консультации с президентом.
— Благодарю вас, — ответил я кратко. Непонятно откуда взялись репортер и человек с фотоаппаратом, в глаза мне ударила вспышка.
— Сеньор Ксенос, — обратился ко мне газетчик, — после того, как мисс Дэйли подала на развод, у вас, возможно, появились новые планы в личной жизни?
— Прежде всего я возвращаюсь домой на краткий отдых.
— А потом?
— Потом? — я уныло улыбнулся. — Я как-то об этом не думал. Видимо, займусь работой.
— Как жестока жизнь, — усмехнулся репортер.
— Да, легче она за эти годы не стала, — засмеялся я.
— Вы вернетесь в Майами?
— Надеюсь. Майами очень приятный город.
— Благодарю вас, сеньор Ксенос.
Они удалились, и я повернулся к девушке, но она, оказывается, уже ушла.
Моего локтя коснулся Прието.
— Вы должны извинить меня, сеньор, — торопливо сказал он. — Меня ждут срочные дела в Майами. Я кивнул.
— Да благословит вас Господь, — сказал он уже на ходу.
— Всего доброго, — крикнул я вслед.
По радио объявили посадку на наш рейс. Я махнул рукой Котяре, в стороне подпиравшему плечом стену, и мы направились к билетному контролю. Спускаясь по лестнице, я вновь увидел ее: она стояла у стойки туристского класса.
Девушка тоже заметила меня и гордо отвернулась. Я вновь улыбнулся: именно это я и ожидал увидеть.
— Здесь мы на некоторое время расстанемся, сеньор, — произнес Хойос.
— А я-то думал, что мы летим одним рейсом.
— Так оно и есть, ваше превосходительство. — Он улыбнулся. — Но такие малозначащие личности, как я, летают туристским классом.
— В таком случае, встретимся уже в Кортегуа.
— С Божьей помощью.
Мы с Котярой прошли к стойке первого класса. Я помахал контролеру билетами, он кивнул, и мы прошли. Присоединившись к группе пассажиров, я бросил взгляд через перегородку. Девушка прятала лицо за яркой обложкой журнала, однако я был уверен, она прекрасно знает, что я на нее смотрю.
Краем глаза я заметил, что стоящий позади нее мужчина — Хойос. Внезапно мною овладело желание поменяться с ним билетами, и, не успев до конца осознать, что делаю, я стал махать ему рукой.
Когда он подошел к разделяющей нас перегородке, на лице его было недоумение.
— Не будете ли вы, сеньор, столь любезны, чтобы поменяться со мной местами? — спросил я его.
— Но почему, ваше превосходительство? В туристском классе вовсе не так удобно, как в первом.
Я улыбнулся ему и посмотрел на девушку. Он проследил за моим взглядом и понимающе наклонил голову.
— Конечно же, ваше превосходительство, — быстро произнес он, — я к вашим услугам.
Мы обменялись билетами, и он направился назад, к стойке. Я же не стал этого делать, просто перешагнул не очень высокую перегородку.
— Вам не туда! — прокричал контролер. — Там — туристы!
— Произошла ошибка, — объяснил я, показав ему билет Хойоса.
Взглянув на него, контролер молча кивнул.
Подойдя к очереди, я встал позади девушки. Она с удивлением оглянулась.
— Вы направляетесь в Курату? — спросил я. Она не ответила.
— Говорите по-французски?
— Нет, — она покачала головой.
— По-итальянски?
— Нет.
— Может быть, по-немецки?
Она вновь потрясла головой, но на этот раз по губам ее скользнуло подобие улыбки.
— Ну ладно, — сказал я в конце концов по-испански с шутливым отчаянием, — если вы и по-испански не говорите, то, по-видимому, я ошибся рейсом.
