Чувство солдата великой рабочей армии нахлынуло на него с огромной силой. Вот идут они, рабочие Донбасса, один из полков рабочей гвардии Советского Союза, идут полным ходом, и никакой враг не может устоять против них. И все его переживания показались ему теперь мелкими и жалкими в сравнении с тем могучим и величественным, что происходит в Донбассе.
Наступило серенькое, дождливое сентябрьское утро, но чувство, возникшее ночью, не исчезло.
В тот же вечер Иван появился в школе рабочей молодёжи.
— А-а! Железняк! Очень рад тебя видеть, — прозвучал над ухом знакомый голос. — Я тебя давненько поджидаю, ещё с прошлого года.
Перед Иваном стоял, весело и приветливо улыбаясь, Дмитрий Фёдорович, учитель математики.
— Тут работают почти все наши учителя, — говорил он, — и мы тебя не раз вспоминали. Учиться пришёл? Ты тогда в девятый перешёл?
— Да, в девятый.
— Забыл, наверно, всё начисто? Придётся, вероятно, с восьмого начинать?
— Нет, начну с девятого.
— А ну, пойдём, пойдём, поговорим, посмотрим, что у тебя в голове удержалось.
Искренняя радость от свидания с бывшим учеником слышалась в голосе учителя, и при каждом слове на его худом, узком лице шевелились длинные острые усы. Иван вспомнил множество прозвищ, которые придумывали насчёт этих усов школьники, и улыбнулся. «Глупые ребята!.. Как давно это было!»
— Пойдём, пойдём! — не терпелось Дмитрию Фёдоровичу.
На другой день в половине шестого Иван уже с учебниками в руках вошёл в светлый класс.
— Знакомьтесь, товарищи, — сказал учитель, — К нам пришло новое пополнение. Товарищ Железняк, прошу вас, садитесь вот тут.
Иван, немного смущённый этим вступлением и тем, что учитель обращается к нему на «вы», ни на кого не глядя, сел на указанное место, вытащил тетрадь и стал слушать. Не сразу заметил он неподалёку от себя чёрные как смоль волосы Сани.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Однажды утром, в середине апреля 1953 года, амнистированный Кирилл Сидоренко вышел из вагона на станции Калиновка, сел на скамью в привокзальном сквере и долго сидел неподвижно, приглядываясь ко всему вокруг. Там, на востоке, звенела ещё лютая зима, и старый ватник не спасал от холода, а тут уже лопаются почки, и зеленеет травка сквера, и девчушка бежит в школу без пальто, и пахнет влажной землёй. Он пробыл в заключении год и восемь месяцев, а за это время так мало перемен произошло тут, на вокзальной площади Калиновки.
Он сидел, откинувшись на спинку скамьи, уверяя себя, что просто отдыхает и совсем не думает о том, куда идти, где ночевать, где взять денег на обед. С востока его везли в специальном эшелоне, от Красного Лимана он доехал без билета, контролёр только взглянул на него и ничего не спросил.
Но так можно проехать в поезде, а в жизни далеко не уедешь. Надо решать свою судьбу. Прошло время, когда за тебя думали тюремные начальники.
О Марине он себе думать не позволял. Ну как он может подойти к ней, такой грязный, оборванный, обросший. Нет, он не дойдёт до такого позора. А стрелки на вокзальных часах скачут неумолимо. Какой сегодня день? Суббота. Ох, как бы не пришлось Кириллу провести воскресенье здесь, на вокзале!
Мимо него торопливо прошёл к вокзалу явно знакомый парень. Ага, да это Маков! Смотри ты, взглянул на Кирилла равнодушно, не узнал и побежал мимо. А может, не захотел узнать? И так может быть. Это ведь не прежний гордый Сидоренко, это всего лишь амнистированный преступник. Много их сейчас сидит на вокзалах, не зная, с чего начинать новую жизнь… Нет, вероятно, просто не узнал. Никто в Калиновке не узнал бы Сидоренко, заросшего рыжеватой бородой.
Около входа в вокзал, где остановился Маков, появились ещё парни. Железняк стоял с небольшим чемоданом в руке.
Сердце Кирилла тревожно билось. Стоило ему только крикнуть — и Железняк узнал бы его, но Кирилл сдержался. Много стало между ними высоких гор, кто знает, как встретит Иван Кирилла…
Свистнул паровоз.
— Пошли, хлопцы! Поезд! — скомандовал Железняк.
Кирилл посмотрел, как парни садились в поезд, и снова вернулся в сквер. Что же делать? На завод идти поздно, пока он туда доберётся, смена кончится. Куда же идти? Прежде всего в парикмахерскую. Хватит своим веником людей пугать! Денег не было ни копейки, но об этом Сидоренко не беспокоился. Он пошёл в центральную парикмахерскую, где два года назад его встречали как почётного гостя. Оглядел мастеров. Да, тут есть ещё знакомые. Вот у крайнего кресла стоит Галя. Как пополнела!
— Не узнаёшь, Галя? — спросил он, подходя к креслу.
— Извините, нет, — весело ответила женщина. — Садитесь. Вам сам бог велел побриться. Вы из Казахстана или с Камчатки? Долго просидели? Дома уже были? Нет ещё? Ничего, не беспокойтесь, сейчас на двенадцать лет помолодеете.
Не умолкая ни на мгновение, она принялась за работу.
— Голову мыть?
— Обязательно, — ответил Кирилл, боясь, что будет скандал, когда придётся расплачиваться.
Галя сделала с головой Кирилла всё, что ей хотелось, даже побрызгала одеколоном, потом, о чём-то рассказывая, взглянула в зеркало и на мгновение застыла.
— Кирилл! — выдохнула она.
— Галочка, — тихо сказал Сидоренко, — не делай из моего возвращения национального праздника. У меня к тебе просьба…
— Какая?
— Не понимаешь?
— Нет.
Кирилл опустил руку в карман, вытащил и показал голую ладонь.
— Ясно? Отдам послезавтра.
— Кирилл, да хоть через месяц. Я так рада, так рада, что ты вернулся! Только сегодня? Что теперь будешь делать?
От волнения глаза её повлажнели.
— Во-первых, — сказал Кирилл, — поступлю на работу и добьюсь полной правды. Меня осудили несправедливо.
— Я так и думала… Ой, как же я рада!
Согретый этой сердечной встречей, Кирилл вышел из парикмахерской. До дома, где жили Железняки, оставалось всего два квартала, и Кирилл решил так: «Зайду, спрошу Ивана, ведь его наверняка нет дома. Если что-нибудь изменилось, лучше узнать всё сразу».
Он сделал несколько шагов, потом вдруг ударил ладонью по лбу и воскликнул:
— Ну и дурак же я! Надо к Половинке!
Конечно, прежде всего к Максиму Сергеевичу. Как он сразу не сообразил! Кирилл заспешил. Взглянул на знакомый дом, стоит на месте. Вошёл в дверь, почему-то стараясь идти тихонько, почти на цыпочках, добрался до третьего этажа, взглянул направо, потом налево и остановился.
Вот тут, совсем близко от него, дышит Марина Железняк, и он слышит это дыхание даже отсюда, потому что любит её и жить без неё не может. Уже ни о чём не думая, только всем существом желая узнать свою судьбу, Сидоренко подошёл к двери налево, хотел постучать, но рука будто налилась оловом, и не было сил её поднять.
Он переборол себя и чуть слышно постучал, а ему показалось, что загремело всё в подъезде. За дверью ни звука…
Неожиданно дверь открылась. На пороге стояла Христина. Увидев Кирилла, она никак не показала своих чувств, только спросила:
— Вы к нам?
— Да, к вам. Не узнали?
— Нет, узнала. Пожалуйста, заходите. Ивана нет, а Марина дома.
Она показала на дверь в столовую, посторонилась, пропуская гостя, неодобрительно поглядела ему вслед и пошла в кухню. Угнетённый таким приёмом, Кирилл направился туда, куда показала Христя. Взглянул и окаменел.
На обеденном столе разложен большой чертёж, а над ним с циркулем в руках, закусив нижнюю губу, склонилась Марина.
— Кто там? — недовольно спросила она, не прекращая работы. — Заходи.
Марина довела до конца линию и оторвалась от чертежа.
— Кто это?
Кирилл хотел что-то сказать и не смог.
— Ты?! — крикнула Марина, ошеломлённая неожиданностью, и умолкла.
Так продолжалось несколько секунд. Марина первая овладела собой и сдавленно, будто слова не шли из горла, сказала:
— Садись.
Он послушно сел. Помолчали.
— Выпустили?
— Да.
— Амнистия?
— Да.
— Ты, вероятно, голоден? Я сейчас…
И, не ожидая ответа, выбежала из комнаты, остановилась в коридоре, схватилась за голову, стараясь успокоиться. Слова, которые так легко выговаривались в тюрьме, сейчас казались невозможными. Что же случилось? Что происходит?
Она вернулась в комнату. Кирилл неподвижно сидел на стуле, лицо его было мрачно. Он плохо соображал, он был уверен, что произошла ужасная, непоправимая катастрофа…
И в глазах его Марина увидела такое страдание, такое горе, что, не выдержав и не сказав ни слова, бросилась ему на шею.
Ранним утром возвратились калиновские боксёры.
Поезд пришёл в Калиновку рано. Солнце взошло, но было холодно и неуютно. Парни выходили из вагона сердитые, невыспавшиеся, спешили домой. Иван шёл по улице, ёжась от свежего утреннего ветра. Собственным ключом он открыл дверь, тихонько, на цыпочках, боясь кого-нибудь разбудить, прошёл к себе и остолбенел — на диване спал похудевший Сидоренко. Лицо его ясно выделялось на белой подушке, худое, истощённое, с запавшими щеками, а губы счастливо улыбались — что-то хорошее снилось ему.
