«От женских слёз — до нежности мужской…»
От женских слёз — до нежности мужской,От слов тоски — до исступлённой страсти.Не трудно утешать в беде большойСловами одиночества и счастья.
Но трудно даже помогать в борьбеХорошим, умным и спокойным словом.Ты дал мне столько нежности суровойЗа все стихи и слёзы о тебе.
Но — если грозы напряжённой стаейДавно уж пронеслись над головой?Но — если жизнь, бессмысленно-пустая,Плывёт без драм, без бурь, без ничего?
Ты жизнь прошёл — дорога — то большая!Всё жадно чувствуя, всё замечая,И не увидел сердца моего.
6. V.38
«Я хочу человеческой жалости…»
Я хочу человеческой жалости,Хоть немножко чужого тепла.Я заплакать могу от усталости(Я которую ночь не спала!)
Мне не стыдно признаться в бессилии,В неудачах во всём и везде.Всё равно: и не вырастут крылья,И рука не окрепнет в труде.
Всё равно: ничего не изменится,Всё, как было, везде и всегда.Доживу добровольною пленницейБесполезно-пустые года.
И в тоске по ненужной свободе,По каким-то забытым словам,Жизнь уходит, уходит, уходит…
16. VI.38
ОКНО В СТОЛОВОЙ («Снова — ночь. И лето снова…»)
Снова — ночь. И лето снова(Сколько грустных лет!).Я в накуренной столовойПотушила свет.
Папироса. Пламя спички.Мрак и тишина.И покорно, по привычкеВстала у окна.
Сколько здесь минут усталыхМолча протекло!Сколько боли отражалоТёмное стекло.
Сколько слов и строчек чётких,И ночей без снаУмирало у решёткиЭтого окна…
В отдаленье — гул Парижа,(По ночам — слышней).Я ведь только мир и вижу,Что в моём окне.
Вижу улицу ночную,Скучные дома,Жизнь бесцветную, пустую,Как и я сама.
И когда тоски суровойМне не превозмочь,Я люблю окно в столовой,Тишину и ночь.
Прислонясь к оконной рамеВ темноте ночной,Бестолковыми стихамиГоворю с тобой.
И всегда тепло и простоОтвечают мнеНаши камни, наши звёздыИ цветы в окне.
26. VI.38
«Ещё госпиталь снится ночами…»
Ещё госпиталь снится ночами,Ещё дома, как будто в гостях.Непривычно и странно вначале…И усталость… Но это пустяк.
Напряжённые слухи. Газеты.Разговоры о близкой войне.И тревога, сверлящая где-то,И бессилье, как будто во сне…
И, сплетая привычные строфы,Смутно чувствуя в хаосе тьмыПриближенье большой катастрофыИ, быть может, — последней зимы…
Я брожу по осеннему парку,Разгоняя ненужную грусть.Жду письма со швейцарскою маркойИ уже ничего не боюсь.
26. II.38
«Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию…»
Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию.«Новую жизнь» всё равно уже мне не начать.Годы прошли беспощадно-бесцельно-пустыеИ наложили на всё неживую печать.
Жизнь прошаталась в тумане обманчиво-сером,Где даже отблеск огня не сверкал вдалеке.Нет у меня ни отчизны, ни дружбы, ни веры —Зыбкое счастье на зыбком и мёртвом песке.
А впереди — беспощадная мысль о расплате:Боль отреченья, позор примиренья с судьбойБелая койка в высокой и душной палате.Крест деревянный, сколоченный верной рукой.
23. XI.38
«Я Богу не молюсь и в церковь не хожу…»
Я Богу не молюсь и в церковь не хожу.России не люблю, не плачу об утрате.Нет у меня друзей… И горько я слежу,Как умирает день на медленном закате.
Как умирает жизнь, — спокойно, не спеша,Как каждый день ведёт навстречу смерти.Умрут мои стихи. Умрёт моя душа.Зароют глубоко истерзанное тело.
Конец? — Так что ж? Ведь мне себя не жаль.Последний, тайный стон последней грусти.О чём моя тоска? О ком моя печаль?Зачем моя любовь и боль ночных предчувствий?
От неподвижных дней, от равнодушных встреч —Одна лишь пустота, усталость и досада.Мне нечего жалеть, и нечего беречь.И некуда идти, и ничего не надо.
9. XII.38
«Мне холодно. Мне хочется согреться…»
Мне холодно. Мне хочется согреться.Сесть ближе к печке. Пить горячий чай.И слушать радио. И сквозь печальСледить, как стынет маленькое сердце.
Как стынет это сердце. А в ответ —Огромный холод в равнодушном мире,Да музыка, скользящая в эфиреС прекрасных и невидимых планет.
С «прекрасных и невидимых»? — Едва ли…Большой концерт в большом парижском зале.
Мне очень холодно. Не превозмочьМоей, ничем не скрашенной печали.
— И там, на улице, где стынет ночь,— И там, где музыка, в притихшей ложе, —Там холодно и одиноко тоже.
21. XII.38
«Ещё лет пять я вырву у судьбы…»
Ещё лет пять я вырву у судьбы.С безумием, с отчаяньем и болью.Сильнее зова ангельской трубы —Неумирающее своеволье.
Ещё лет пять, усталых, грустных лет,Всё, что прошу, что требую у Бога,Чтоб видеть солнечный, весёлый свет,Ещё смотреть, ещё дышать немного.
Чтобы успеть кому-то досказатьО жизни торопливыми словами…Чтоб всё, что накопила, растерятьПод не прощающими небесами.
Ещё лет пять хотя бы…А потом —Тяжёлый воздух городской больницы,Где будет сердце стынуть с каждым днём,Пока совсем но перестанет биться.
17. IV.39
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
