на сорок восьмой год эры Канси. В один из дней я говорила с господином восьмым бэйлэ, тогда еще моим зятем, и бросила пару фраз о том, что ему стоит остерегаться четвертого принца, Лонкодо, Нянь Гэнъяо и других.
Резко побледнев, тринадцатый господин вскричал:
– Жоси, просить о снисхождении не значит пытаться взять всю вину на себя! Это никак не поможет делу! Как ты могла знать обо всем этом еще в сорок восьмом году?
Прикусив губу, я бросила взгляд на Иньчжэня, неподвижно сидящего с каменным лицом, и ответила:
– Это правда. Девятый и четырнадцатый господа знают об этом, можешь послать к ним кого-нибудь, чтобы они подтвердили мои слова.
Затем я повернулась к тринадцатому и воскликнула:
– Прости меня! Тем человеком, из-за которого ты десять лет провел взаперти, оказался твой друг, твоя родственная душа, с которой ты был так искренен. Если бы я тогда не предупредила восьмого господина, он бы не стал ничего замышлять против четвертого брата, а значит, и ты бы не оказался в это втянут.
Я говорила, и слезы, что с таким трудом пыталась сдержать, все-таки побежали по моим щекам. Я опустила голову, вытирая их, и некоторое время сидела так, не поднимая глаз. Затем обратилась к Иньчжэню:
– Лишь я одна виновна во всех страданиях тринадцатого господина и наказании, что ему пришлось понести. Состояние моего здоровья ухудшилось – это я сама себя наказала, и вина за гибель ребенка также лежит на мне. Все эти годы ты ненавидел не того…
– Замолчи! – с яростью крикнул Иньчжэнь.
На его кулаке, который он опустил на стол, набухли вены. Твердо глядя мне в глаза, Иньчжэнь произнес:
– Уходи! Я больше не желаю тебя видеть!
– Царственный брат! – воскликнул тринадцатый.
Иньчжэнь резко взмахнул рукой, сметая тарелки со стола, и глухо крикнул:
– Убирайся!
Отвесив ему легкий поклон, я быстро покинула покои. За дверью остановилась, прижав руку к груди. Боль в душе была столь сильна, что ноги не слушались меня. Казалось, мою грудь пронзили кинжалом, – я даже провела по ней ладонью, чтобы убедиться, что крови нет. С недоумением покосившись на свою ладонь, хихикнула: оказывается, я давно лишилась сердца. Неудивительно, что мне почудилось, будто кто-то вытащил его из моей груди и унес прочь.
Я стояла в потемках, растерянно думая о том, куда же мне идти. Где мой дом, моя семья? У всех есть семья, а у меня? Папа, мама, сестра… сестра…
Я бормотала себе под нос ее имя и, пошатываясь, бродила, разыскивая ее повсюду. Я искала ее и здесь и там, но везде находила одну лишь темноту. Душу затопили тревога и страх. Сестра, где же ты?
– Барышня!
Цяохуэй бросилась ко мне и, легонько приобняв меня за плечи, мягко проговорила:
– Пойдемте домой.
Я долго глядела на нее и вдруг спросила:
– Почему ты совсем не такая, как раньше? И где моя сестра? Я должна ее найти.
– Госпожа ждет вас в покоях, – ответила Цяохуэй. – Послушайтесь и идите за мной, тогда вы сможете увидеть ее.
Она взяла меня под руку и повела домой. Я чувствовала радость, сходную с той, когда в кромешной тьме вдруг вспыхивает огонек лампы.
Глядя на Мэйсян, что шла впереди и несла фонарь, я спросила:
– А где Дунъюнь? Почему поменяли служанку?
– Дунъюнь вышла замуж, а это новая, – объяснила Цяохуэй.
Вслед за Цяохуэй я шагнула за порог. Фонарь вдруг вспыхнул ярко, будто молния, и в тот же миг я вспомнила, что у меня нет никого. Ни сестры, ни Юйтань, ни ребенка, ни друзей, ни Иньчжэня – у меня нет никого! В следующее мгновение вспышка света погасла, и вслед за ней мое тело покинули все силы. Обмякнув, я лишилась чувств и упала на руки Цяохуэй.
Мое тело, легкое, будто пух, дрейфовало в водах темной реки, и я плыла, не ощущая ни боли, ни печали, ни радости. Я хотела унестись вдаль по волнам, но чей-то голос продолжал упорно звать меня, раз за разом крича «Жоси!» и «Мы все еще друзья!». Находясь в забытьи, я все же осознала, что не могу уйти вот так, мне нужно было узнать, кто это…
– Жоси!
Я беспомощно открывала рот, но из него не вырывалось ни звука.
– Почему ты такая глупая? – воскликнул тринадцатый господин, крепко сжав мою руку. – Став близкими друзьями однажды, мы будем ими всегда! В произошедшем нет твоей вины, и я ни в чем тебя не упрекаю. Если я что-то и ненавижу, так это превратности судьбы.
Слезы покатились по моим щекам, и тринадцатый, достав платок, вытер их, добавив:
– Пообещай, что не опустишь руки. Жоси, так много потерь я вынести не смогу.
Я сжала губы, не проронив ни слова. Мой лоб покрылся холодным потом.
– Не волнуйся, – поспешно сказал тринадцатый. – Мы можем поговорить позже. У тебя много дней сохранялся жар, и твоему горлу нужно еще немного отдохнуть.
Подняв дрожащую руку, я стала рисовать в воздухе. Тринадцатый протянул ладонь, поднеся ее к моей руке, и тогда я указательным пальцем написала на ней: «Очень рада!» Тринадцатый господин кивнул.
– Я тоже всегда радовался тому, что могу быть твоим близким другом.
Я попыталась улыбнуться, но не смогла, а потому продолжила писать: «Четырнадцатый, хочу…»
Написала всего несколько иероглифов, а сил уже не осталось.
Тринадцатый господин на миг остолбенел, а затем наклонился к самому моему уху и прошептал:
– Ты хочешь, чтобы я сообщил четырнадцатому брату?
Я едва заметно кивнула. Тринадцатый долго молча разглядывал меня. Внезапно решившись, он шепотом спросил:
– Если я сделаю это, ты пообещаешь ни за что не сдаваться?
Я вновь кивнула, сделав рукой жест, напоминающий вспорхнувшую птицу.
Глаза тринадцатого господина наполнились слезами.
– Я постараюсь сообщить четырнадцатому брату как можно скорее, – кивнул он.
Я взглядом поблагодарила его, и он сказал:
– А теперь отдыхай!
Обведя взглядом комнату, я увидела лишь застывшую у занавеси Цяохуэй. Его здесь не было…
Должно быть, он больше не захочет видеть меня. Я медленно закрыла глаза и провалилась в сонное полузабытье.
Глава 18
И как не отдаться душою тому, чего она хочет – отвергнуть одно, задержаться ли жизнью в другом?
Я пребывала на грани сознания, не понимая, день сейчас или ночь. Иногда просыпалась, когда в комнате было светло, а
