Валентин Скорятин, назвавший Воловича «одним из завсегдатаев бриковского “салона”», привёл выдержку из книги И.В.Дубинского «Особый счёт», выпущенную в 1989 году Воениздатом:
«…я вспомнил своего земляка, Зиновия Воловича, комиссара полка в гражданскую войну, краснознаменца.
Низкорослый, широкоплечий, с большой курчавой головой, Волович походил на Мопассана. В гимназии его так и звали – Мопассан.
Однажды мы встретились с ним на Сретенке. Это было в 1932 году. Его учреждение помещалось рядом с Лубянкой, в небольшом домике. Очевидно, желая показать, что он не последняя спица в колеснице, Мопассан развернул передо мной помятый номер газеты “Фигаро”. На первой странице были помещены два крупных портрета – Воловича и его жены. В тексте под ними значилось: “Каждый честный французский гражданин, встретив этих международных авантюристов, обязан дать о них знать ближайшему ажану”. Фельетон “Какого же цвета был синий автомобиль” обвинял чету Воловичей в похищении вожака белогвардейцев генерала Кутепова…
Лукаво усмехаясь, Мопассан отрицал свою причастность к делу Кутепова. И тут же добавил: “Жду повышения. Кажется, пойду в заместители к знаменитому латышу Паукеру. Этот начоперод – гроза контрреволюции, столп нашего ГПУ. Мне оказывают большущее доверие. Буду отвечать за охрану Сталина”».
Семь лет спустя жену Захара Воловича охарактеризовал журналист Михаил Кольцов:
«Фаина – жена работника НКВД Воловича. Вела “великосветский” образ жизни, стремясь устроить в своём доме “салон” ответственных работников и популярных лиц, щеголяла туалетами, богатой обстановкой, заграничными вещами… Она очень кичилась своими связями и подчёркивала, что дом её относится к числу тех, где бывают избранные и ценные советские люди. На самом же деле она и её дом пользовались репутацией чванства и разложения, присущего верхушке НКВД периода Ягоды».
Пьеса про обезьяну
26 января 1932 года коллегия ОГПУ при Совнаркоме СССР вынесла приговоры членам «Трудовой крестьянской партии». Николай Дмитриевич Кондратьев получил 8 лет тюремного заключения и был отправлен в Суздальский политизолятор. Александра Васильевича Чаянова приговорили к 5 годам и выслали в Алма-Ату.
А Илья Сельвинский уже 22 февраля упомянул в одном из своих писем главного редактора газеты «Известия» и журнала «Новый мир» Ивана Михайловича Гронского, который прочёл пьесу «Пао-Пао»:
«Гронский орал, что Пао – контрреволюция, так как обезьяна становится ударником».
Знал бы грозный редактор газеты и журнала, откуда взялась странная кличка у этой обезьяны (Пао-Пао), он, наверное, не «орал» бы, а сообщил в чрезвычайные органы, и этим дело с «конструктивистским» поэтом-драматургом завершилось бы окончательно. Но Илью Сельвинского спасло от преследований то, что никто не понял, кого он выставил в качестве героя своей необычной пьесы.
Зато в отношении других стихотворцев советская власть была начеку. И 7 марта ОГПУ произвело аресты литераторов из Сибири. Их обвинили в участии в контрреволюционной группировке и завели «дело Сибирской бригады». Среди арестованных были поэты: 22-летний Павел Васильев, 27-летний Евгений Забелин и несколько других литераторов.
Примерно в это же время из продолжительной зарубежной командировки в Москву вернулись кинорежиссёр Сергей Эйзенштейн, его ассистент Григорий Александров и кинооператор Эдуард Тиссе. Александрову тут же велели снимать фильм «Интернационал», прославляющий всё то, что осуществлялось в Советском Союзе Сталиным и его соратниками.
Тем временем стало ясно, какой урон животноводству страны нанесла массовая коллективизация – поголовье скота сократилось вдвое по сравнению с 1928 годом. Всюду в деревнях начались «волынки» (массовые выходы крестьян из колхозов). Люди требовали вернуть им обобществлённый скот, инвентарь и хотя бы часть посевов. Крестьяне (главным образом, наиболее трудоспособные) побежали в города. Всё это тут же отразилось на качестве вспашки и посевов – оно резко ухудшилось.
В это время в Германии проходили выборы рейхсканцлера, в которых принимал участие и глава национал-социалистической партии Адольф Гитлер. Во время избирательной кампании он организовал кружечный сбор, собирая средства для помощи немцам, голодавшим в Советском Союзе.
Но, несмотря на голод, царивший в стране Советов, одной из самых известных европейских верфей «Бурмейстер и Вейн» («Burmaisterand Wain»), расположенной в Копенгагене, Советский Союз заказал строительство корабля, способного плавать из Владивостока в устье реки Лены. Это судно должно было получить название «Лена».
26 марта 1932 года газеты опубликовали очередное постановление ЦК ВКП(б):
«Пресечь всякие попытки принудительного обобществления коров и мелкого скота у колхозников, а виновных в нарушении директивы ЦК исключать из партии».
Но и это распоряжение Москвы на местах не выполнялось, поскольку ЦК присылало на места множество других постановлений, в газетах не публиковавшихся. И коров у колхозников продолжали отбирать.
23 апреля вышло ещё одно постановление ЦК – о перестройке литературно-художественных организаций. Оно требовало:
«Объединить всех писателей, поддерживающих платформу Советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый союз советских писателей с коммунистической фракцией в нём».
В связи с этим постановлением была ликвидирована РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) – та самая, куда незадолго до своей кончины так торжественно вступал Владимир Маяковский. Газеты также сообщили читателям, что по распоряжению ЦК образован организационный комитет по созданию единого союза советских писателей.
А Борис Пастернак неожиданно стал заниматься переводами. И не просто с каких-то зарубежных языков. Он стал переводить стихи грузинских поэтов, и 6 апреля организовал в Москве литературный вечер грузинской поэзии.
Аркадий Ваксберг:
«Происходили странные вещи: Маяковского – посмертно – “задвигали”, Пастернака – живого – старались возвысить. Сталин, похоже, возлагал на него какие-то надежды. Пастернак почувствовал себя в те годы “второй раз родившимся” (его поэтический сборник так и назывался: “Второе рождение”), славил “близь социализма” и выражал готовность “мерить” себя пятилеткой. Маяковский ушёл, громко хлопнув дверью…а гипотетический приход социализма отодвинул из “близи” в некую “фосфорическую даль”. Трудно поверить, что все эти, почти не зашифрованные, аллюзии не были поняты и раскрыты хорошо разбиравшимися в советских реалиях партийными и Лубянскими контролёрами, умевшими извлекать из художественных произведений ещё и не такой “подтекст”».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
