Когда все закончилось, после схватки в норе мудрого мастера, Бьёрик впал в забытье и не приходил в себя очень долго. Он очнулся на досках посреди кожевенной мастерской, пострадавшей меньше, чем большинство окружающих помещений. Кто-то положил его здесь — скорее всего Доктус Савар, ведь Бьёрик был накрыт его курткой.
Мастерская пустовала; оставшиеся в живых разгребали завалы, переносили ближе к поверхности и лечили раненых, пытались спасти умирающих. Мастер нашел бочонок с водой, сунул в него голову и долго пил.
Скорее всего про то, что он здесь, никто не помнит. Увидев, что он не ранен, мастера оставили на досках и после в суматохе забыли про него. Бьёрик направился вверх, туда, откуда доносились голоса. Еще некоторое время после пробуждения голову его заполнял будто бы липкий жирный клей, и даже холодная вода из бочонка не помогла: гномороб хмурился, моргал, тер глаза, хлопал себя по щекам — и никак не мог окончательно проснуться. Но чуть позже, когда он уже шел по коридору, перед глазами вдруг встала картина того, что он видел вчера: нора мудрого мастера Драмана, сам Драман и комната детей — туда мастер заглянул перед тем, как впасть в забытье.
И вот теперь он брел, качаясь, будто пьяный, едва видя происходящее. Карлы, все чаше появлявшиеся вокруг, не обращали внимания на одинокую фигурку, они были слишком заняты работой и собственными горестями. Иногда Бьёрик вдруг поворачивал, обходя столб пустого воздуха: в том мире, по которому он шел сейчас, в мире, существовавшем больше в его раненом, сочащемся кровью сознании, чем наяву, на полу в этих местах под падающими с потолка колоннами призрачного света лежали истерзанные тела детей из комнаты в норе Драмана.
Он шел, а вокруг постепенно делалось светлее. Стоны, крики раненых, голоса, стук камней — все это становилось громче. И вместе со светом, который начал проникать в построенный сознанием Бьёрика мирок кошмара и разгонять его мертвую тишь, вместе с голосами и другими звуками, в сознании его зарождалась ярость.
Купол, составляющий часть холма, был проломлен; из него, словно глупая морда огромной рыбины, заглянувшей в кокон водяного паучка, да так и застрявшей там, выпячивался нос ковчега. Остатки проломленных стропил и мостков свисали вокруг, но большинство валялись на земляном полу. Несколько подпирающих купол массивных столбов опрокинулись, остальные покосились. Все озарял проникающий сверху дневной свет; между столбами, накрытые полосками теней от балок и стропил, лежали раненые. Над ними сидели карлы; от одного тела к другому переходили трое лекарей — все, кто остались живы. Один из них ковылял, опираясь на кривой, впопыхах сделанный костыль. Край опавшей емкости, все еще опутанный канатами, свешивался между стропил, будто сморщенный серый язык.
Ярость затопила созданный воображением мастера жуткий мирок и разрушила его. Бьёрик ясно увидел происходящее вокруг — и побежал. Он промчался по наполовину засыпанному землей коридору, расталкивая карл, спускающихся с поверхности холма или, наоборот, идущих вверх, и вылетел на склон. Корпус ковчега лежал носом в холме, подмяв под себя часть палисада. По бокам от него высокие колья ограды накренились в разные стороны. Недавно прошел дождь, наверху уже все погасло, ни огня, ни дыма... Черные, мокрые остовы построек поблескивали каплями. Южную часть холма вокруг пролома покрывал слой перемешанного со снегом пепла и прогоревшей травы. Бьёрик огляделся, выискивая среди фигур того, кто был нужен ему, и побежал к вершине по отлогому склону.
Человек сидел на краю массивной колоды, спиной к ковчегу. Он ссутулился, зажав руки между коленей, опустил голову, отгородившись от всего, что происходило позади. Вокруг никого не было, голоса доносились сюда приглушенно.
Хотя двигаться пришлось в гору, Бьёрик хорошо разогнался. Гномороб вскочил на колоду; услышав стук, Доктус Савар повернулся — и добрый мастер с воплем ударил его кулаком в лицо.
Великий чар соскользнул с мокрого дерева, боком упал на землю. Мгновенно на лице, забрызганном кровью из разбитых губ, сменились выражения: сначала изумление, затем ярость, а после... смирение.
Бьёрик, поскользнувшись, крутанулся на краю колоды, взмахнув рукой, упал рядом, лицом вниз. И зарыдал.
Чуть позже Доктус поднял его, посадил на колоду и сел рядом. Рукавом отер губы, подумав, снял кафтан и набросил на мастера, но тот скинул его.
Кафтан так и остался лежать на колоде, а двое сидели, глядя на болотистую землю, тянувшуюся за холмом. Ближе к Норавейнику это была просто грязь, но чем дальше, тем все чаще на ней поблескивали лужи воды, а вдалеке она превращалась в заболоченный пологий океанский берег.
Они долго сидели в молчании, пока Бьёрик не сказал:
— Я бы хотел больше никогда не видеть тебя. Чтобы ты ушел, куда угодно, навсегда. Но теперь ты нужен нам больше, чем раньше.
— Заклинание Октона вступило в реакцию, — откликнулся чар. — С моей магией, которая пропитывала емкость. Еще, наверно, наша искусственная манна как-то повлияла. Знаешь, пока тебя не было, на поверхности произошло что-то странное. Из океана пришла волна, я такого не видел. Она... Это была остаточная магия чего-то очень мощного.
Бьёрик перебил, не слушая:
— Мы не останемся здесь.
Чар замолчал.
— Не останемся! — повторил мастер. — Здесь все пропитано кровью. Теперь в этих норах... Все равно что жить в могильнике! Мы же не Трупные черви, чтобы... И еще — люди. Мы перебили стольких, что теперь они не оставят нас в покое. Жители Коломмы, лесовики...
— Острова, — сказал чар.
Бьёрик решил не откликаться, он не хотел ничего спрашивать у этого человека, показывать, что зависит от него хоть в чем-то. Чар продолжал:
— На юго-западе в Окраинном океане есть Мидерские острова. Не так уж и далеко от побережья, хотя с берега их не видно. Я был там — в молодости, с одним кораблем. На Мидерах нет людей. Нет чаров. Только дикие звери... — По мере того, как он говорил, в голосе прибавлялось воодушевления. — Это ничейная земля, и там можно жить. Можно отстроить новую столицу. Норавейник, занимающий весь остров, представляешь? И другие города — на соседних островах. Мы бы создали огромные мастерские, сделали бы флот из ковчегов. Разных. Попробовали бы и такие, как предлагал добрый Джига...
Он говорил, а Бьёрик помимо воли слушал все внимательнее. Постепенно то, что описывал Доктус, то, что он предлагал сделать, заинтересовывало его, и одновременно в сознании мастера шевелилось недовольство и стыд за себя: он вновь верил этому человеку. Доктус Савар знал, как разбудить воображение карлы, как заставить его воодушевиться тем же что воодушевляло чара!
— Но мы же никак не сможем попасть туда! — почти выкрикнул Бьерик, наконец. — Ковчег разрушен!
— Сможем, — уверенно ответил Доктус. — Возьмем оружие и придем в Коломму. Там не осталось ополчения, почти не осталось воинов — что они сделают? В их Малом Приорате сидят местные богачи, есть и судовладельцы. Мы принудим их дать нам корабли. Поставим перед выбором: или мы разоряем весь город, убиваем их детей, их жен и их самих, сжигаем дома — или они трясут мошной и дают нам корабли. Рыбацкие, торговые — неважно. Плыть не очень далеко. А потом... Флот ковчегов! Я говорю не о поселении, не о нескольких норах! Вы перестанете быть карлами из Робов — целое государство, населенное вами, гномо... гномами. Города, надземные и подземные. Порт для ковчегов... Эфиропорт! Ты слышишь, добрый мастер? Мы создадим все это! И еще — там должно быть теплее, чем здесь. Зимы короче и не так суровы. Возможно, там вообще не бывает снега...
Он говорил и говорил, но мастер Бьёрик уже не слушал. Его взгляду открылась картина, быть может, рожденная его воображением под влиянием слов чара, или вынырнувшая из глубин памяти, а возможно, пришедшая откуда-то из другого пространства или другого времени: стальная пещера, сводчатый потолок которой с гудением расходится по сторонам, стройные ряды эфиропланов, больших и малых, и один, медленно поднимающийся через распахнувшийся проем и взмывающий над железным куполом в высокое синее небо, все выше и выше.
