Кора вполне разглядела его. Весь в грязи, и даже кровь на воротнике видна. Хотя одет хорошо — не богато, но справно. Шрам. Короткие волосы. Плечи широкие, фигура ловкая, а лицо — жесткое, но не жестокое. И еще... Слова «маскулинность» Кора не знала, но другое слово — самец — было хорошо знакомо ей. Этот человек, стоящий перед ее домом, был уж точно мужиком — самцовость так и била от его крепкой фигуры, от заросшего щетиной лица со шрамом, мощного подбородка и сломанного носа, даже от коротко остриженных темных волос. А еще у него были странноватые, будто бы серебристые глаза.
— Баранина, — сказала она. — Зайди в дом, поешь. Готовлю я хорошо. А ты... Фан, слышал ты, что такое картошка? Ее недавно в наши места завезли, говорят, с побережья Эрлана... Знаешь, как ее растить? Она у меня совсем не уродилась в этот раз. Мелкая, и пятна на ней темные.
— Разберемся, — негромко сказал Фан Репков и пошел за хозяйкой, позабыв меч на телеге. Кора вошла в дом и что-то сказала детям, а он на пороге приостановился, скользнул взглядом по двору, по накрененной изгороди, огороду, ботве, придавленной снегом, испещренным собачьими следами, — повернулся и шагнул в дом, и мысль, неявная, нечетко оформившаяся, скользнула по краю его сознания. Теперь буду воевать с картошкой.
ЭПИЛОГ
Обычно изменения малозаметны.
Волны, день за днем накатывающие на берега; ветры, что с упрямым постоянством дуют в одну и ту же сторону; неторопливое смещение земных пластов... Горные кряжи, извилистые полоски рек, пятна озер, лесов и полей, а если глядеть с большей высоты, то моря, океаны, очертания континентальных берегов: все это преображается медленно, первое — из года в год, из столетия в столетие, второе — в течение десятков, сотен веков, тысячелетий, эр...
Куда с меньшей неспешностью меняются границы держав.
Резкие, ясно видимые пятна различных цветов, которыми на карте отмечены страны, съеживаются или разбухают, будто амебы, иногда выстреливают псевдоподиями армий в тела соседок. Прихотливо извиваются, подчиняясь войнам, переселениям отдельных племен и народов, сливаются воедино, меняя окраску, а порой исчезают. Движение светила, мелькания дня и ночи вообще не видны, а времена года проносятся смутными тенями, на миг то затемняя, то освещая картину. Если мысленно наложить карту, изображающую государства, на ту, что показывает географию мира, и представить их в движении, то получим разноцветные кляксы стран, рябью мелькающие по значительно более медлительным, ленивым, хоть и также смещающимся границам материков, островов, гор, перешейков, пустынь.
Иногда на карте вспыхивают взрывы быстрых катаклизмов: извержение вулкана, почти мгновенно уничтожившее небольшую страну; землетрясение, поглотившее целый город; цунами, смывшее прибрежные поселения, — или стремительная и победоносная военная кампания, успешный политический заговор, удачное восстание в крупном городе-государстве. Но подобное, с точки зрения истории, происходит нечасто; течение ее неторопливо и мерно. И уж совсем редко случается, чтобы быстрым и крупным изменениям подверглись одновременно обе карты, да так, чтобы изменения наложились друг на друга.
Вглядываемся пристальнее, ведь именно это происходит сейчас: в один миг исчез перешеек, соединяющий континент с Бритой, — и последняя стала островом; спустя непродолжительное время изменились течения, которым теперь не надо огибать ее, — и климат прибрежных земель потеплел, вдоль них, там, где раньше господствовал сероватый цвет холодной пустоши, набухли зеленые полосы лугов. А сама Брита, наоборот, побелела, ибо для нее наступила пора длинных суровых зим. И в то же мгновение исчезла, как не бывало, обширная империя, а место, что она занимала, покрылось сыпью едва заметных, раздираемых войнами стран-малюток. Картина заколыхалась, вспучилась там, где был Зелур... и вновь застыла на долгое, долгое время. Лишь крошечные амебы мелких государств соединяли цитоплазмы границ, сливались, исчезали и возникали вновь.
И все это время, с тех давних пор, когда Брита была еще частью континента, не отделенной от него даже какой-нибудь рекой, с самого рассвета времен в западной стороне, наособицу от других земель, застыл в неподвижности очертаний и красок огромный остров.
Зелур исчез. Прошло пять лет. Десять. Пятнадцать. Четверть столетия. Треть. Полвека. Карта менялась — но медленно и незначительно.
Минуло сто лет.
И что-то шелохнулось, сдвинулось — там, где не двигалось никогда. Мертвую подземную тишину нарушил скрежет когтей о камни. Посреди Атланса, глубоко в недрах под Горой Мира, вдоль наклонной галереи быстро ползло крупное существо. На нем, сжав ногами покрытые коротким черным мехом бока, восседала высокая женщина с факелом в руках.
Вскоре один из отрядов, рассылаемых Проклятым Повелителем, наткнулся на племя, столетиями обитавшее в недрах, так глубоко, что даже древнейшие легенды этого племени не отразили наличия где-то вверху открытого пространства, огромных водных просторов, солнца.
Поисковый отряд был уничтожен, но женщина-капитан — чье сознание окутывала пелена проклятия, превратившего ее Повелителя в бессмертного мертвеца, — смогла сделать то, на что не способен ни один человек. Спустя долгое время она добралась до лагеря, от которого началась экспедиция. Еще через день ее, к тому времени обезумевшую, принесли к Проклятому. То рыдая, то смеясь, капитан рассказала ему, что произошло.
Два пограничных лагеря были уже разгромлены и сожжены. Лавовое племя поняло, что поселившиеся над ними также претендуют на подземный мир. Древние обитатели нижних уровней решили, что необходимо уничтожить соперников, а заодно расширить свои владения, — и стали подниматься.
С этого и начинается наша история.
Илья Новак
Битва Деревьев
Часть первая
Мир деревьев
Глава 1
Лицо Эльханта выражало несокрушимую уверенность в себе. Он был еще молод, и самоуверенность эта иногда выглядела забавно, а иногда раздражала. Темные глаза эльфа смотрели твердо и прямо, тонкий, с едва заметной горбинкой нос будто рассекал лицо надвое. Казалось, что гладкой светлой кожи, натянутой на крупных скулах, пока ни разу не касался бритвенный ножик. Волосы и глаза имели странно-неопределенный оттенок, более зависящий от освещения, чем от их собственного цвета: в лесном сумраке они становились почти черными, на ярком солнце — золотистыми.
Эльхант Гай Септанта из туата агачей быстро шел по широкой лесной дороге. Далеко впереди гудело пламя. Аргос — каменный город, но деревянных построек в нем хватало, и теперь они пылали вовсю. Некоторое время назад величественные башни задрожали, огонь поднялся над городской стеной и лизнул высокое весеннее небо. По всему лесу над кронами взвились стаи птиц, посыпались на землю мелкие сухие ветки; грохот раскатился по округе, донося до тех, кто еще не знал этого, страшную весть: Аргос пал, железнодеревщики не отстояли его.
Услыхав за деревьями лязг, Септанта приостановился.
Весна уже вступила в свои права, заморозки несколько ночей как прекратились, и по всему лесу распускались почки. Растущие вдоль дороги невысокие дубы бросали тень на облаченного в одежду неприметных цветов агача — высокая гибкая фигура сливалась с лесным сумраком. Бледно-зеленый, выцветший оттенок свидетельствовал о дешевизне тканей, пошедших на его одеяние. Все швы были сделаны толстыми черными нитями. Кожаные штаны подпоясывал узкий ремень, простого покроя рубаха из крапивной ткани была надета поверх другой, более длинной. Короткий, едва достигающий бедер шерстяной плащ удерживала на правом плече медная застежка в форме кедрового листа. На спину, прижатый ножнами, свешивался капюшон с хвостом.
Далеко впереди, где начиналась долина, на другой стороне которой стоял Аргос, в узком просвете между кронами багровело небо. Силуэты, смутно различимые на фоне пожара, бежали навстречу Септанте. Эльф достал из ножен кэлгор — матовое, чуть изгибающееся лезвие на длинной прямой рукояти, обмотанной полосами шершавой, будто в мелких пупырышках, черной кожи. Металл клинка отливал темно-синим, а когда сквозь ветви деревьев до него добирался солнечный луч, на лезвии вспыхивали голубые крапинки.
