Помню прессу, шум, толки, отзывы и одну запавшую в память фразу:
— Виктор Сергеевич, вы, вероятно, написали эту пьесу давно?
— Да, — ответил я. — А как вы догадались?
— Есть такие мельчайшие приметы военного времени, о которых мы все уже и забыли.
А в Москве шли репетиции в Театре имени Ермоловой. Андрей Михайлович был уже тяжело болен, скажу точнее смертельно болен; нередко во время репетиции он делал перерыв, уходил в свой кабинет, пил крепчайший чай, тяжело дышал. Болезнь грызла его жестоко, он худел буквально не по дням, а по часам, но ни разу не пожаловался на свой недуг, нес в себе болезнь покорно и продолжал работу. Спектакль не имел успеха, и из всех исполнителей был по — настоящему хорош только актер Корчагин, игравший Бороздина. Все было довольно вяло, — видимо, болезнь Андрея Михайловича перешла и в спектакль.
Сценка вечеринки у Монастырской была какой‑то нэповской, а не современной, не военных лет; позднее я догадался: Лобанов был уже в возрасте, и нэп он чувствовал лучше, чем паше время, хотя такие спектакли, как «Старые друзья» или «Далеко от Сталинграда» поставил очень хорошо.
Лобанов был выдающимся режиссером, и, думаю, не будь он болен, моя пьеса в его руках прозвучала бы сильнее. Но я же веду рассказ только об удивительном, а в том, что написал сейчас, ничего удивительного не было — оно началось потом.
В Москве появился театр — студия молодых актеров со спектаклем «Вечно живые», поставленным руководителем этой студии, молодым артистом Центрального детского театра Олегом Ефремовым… Продолжать об этом не стану, напишу в другой главе.
Случай— спутник удач, в равной мере как и неудач. Случай — это трубный звук судьбы. Все идет хорошо, как говорится, «по плану», но вмешивается господин Случай — и к чертовой матери летит все предполагаемое. Потом люди аналитического ума стараются этот случай объявить закономерностью, порой делают это весьма убедительно, но если бы они могли свои умозаключения делать до случая, то… Увы, подобное невозможно, а может быть, и не «увы», а то и случаев бы не было! Однако не подумайте, что я отвергаю закономерность— о ней тоже приведу примеры, она также бывает «увы» и не «увы», — но пока о случаях. Сейчас уже о совсем невероятном.
Как я уже писал, Надежда Федоровна Петровская, та соседка, которая жила в Зачмоне в первой от входной двери комнате, жарила для своих кошек рыбу, а я варил мясной суп, стоя у керосинки, но в другом конце коридора. Вижу, с улицы вошел импозантный человек в элегантной шляпе, дорогом костюме, в тщательно начищенных ботинках; переступив порог, он замер, окинул несколько растерянным взглядом наш трущобный коридор и произнес, ни к кому не обращаясь:
— Я, кажется, не туда попал.
Надежда Федоровна, переворачивая ножиком рыбу, спросила:
— А вам кого нужно?
— Извините, — отозвался элегантный мужчина, — мне нужен драматург Розов.
— Вон он что‑то варит, — указывая в мою сторону, сказала Надежда Федоровна, — кажется, суп.
Элегантный мужчина, почти не веря своим глазам, робко двинулся по коридору в мою сторону и, подойдя, спросил:
— Вы Виктор Сергеевич Розов?
— Да, — признался я.
— Меня зовут Михаил Константинович Калатозов, я кинорежиссер.
— А! — вырвалось у меня. — Проходите, пожалуйста.
Я убавил слегка керосинку, чтобы не выкипел суп, открыл дверь в свою комнату — келью, и мы вошли.
А теперь еще чуть — чуть назад. Мы с женой были в Ленинграде (кажется, именно по поводу премьеры в Театре имени Комиссаржевской), я уходил куда‑то из гостиницы, и когда вернулся, Надя мне сказала: «Звонил из Москвы кинорежиссер, он хочет встретиться с тобой, я записала его телефон. Его фамилия Калатозов, зовут Михаил Константинович. Я сказала, что ты скоро вернешься в Москву и позвонишь». Приехав в Москву, я сразу позвонил; Калатозов сказал, что хочет повидать меня, и спросил мой адрес. Я назвал адрес Зачмона, и мы договорились о времени встречи. Милый Михаил Константинович думал, что я живу не в отдельной квартире, оттого так его поразил вид нашего коридора- общежития.
— Я хочу поставить фильм по вашей пьесе «Вечно живые», не согласитесь ли вы написать сценарий?
— Вы видели спектакль?
— Нет, спектакль я не видел, я прочел вашу пьесу в журнале «Театр».
— Но журнал еще не вышел.
— Я читал в гранках. — И, улыбнувшись, Калатозов добавил: — Они были сырыми.
Мне это понравилось.
— Я никогда не писал сценариев, не умею, не знаю, как это делается.
— Попробуйте, я уверен — получится.
— Знаете, — сказал я, — буду писать так, будто сижу в зале кинотеатра и передо мной на экране идет лента.
Михаил Константинович улыбнулся и сказал:
— Вот именно так и нужно писать.
(Сейчас, когда я пишу эти строки, зазвонил телефон, и именно тот Виталий Блок сказал: «Виктор Сергеевич, по радио передают “Вечно живые” в записи “Современника”». Я ответил, что работаю, что Надя включила приемник. Она убирается в комнатах и слушает, а до меня доносятся реплики очень старой записи спектакля. 1985 год, 13 июля.)
Я еще раз повторю: случайности в нашей работе можно назвать закономерностью. На месте эллинов я бы изображал бога Аполлона, мчащего свою колесницу к солнцу с завязанными глазами.
«Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» — крикнул Александр Сергеевич и даже заплясал от радости, когда окончил и перечел своего «Бориса Годунова». Не ожидал, что получится так замечательно. А Пушкин знал цену своему дарованию и написал: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» Но даже у гения бывали неудачи: замыслит, размахнется, начнет, а потом бросит. Остаются нам на память начальные строки или отрывки. Что же говорить о нас, грешных, пусть наши удачи неизмеримо меньшие, а неудачи заметнее, но все же…
Я, наверно, в сотый раз напишу о том. что мне в жизни везло чрезвычайно. История создания фильма «Летят журавли» — тому пример. Меня часто спрашивали и дома, и за рубежом, почему я так назвал фильм и что это означает. Я честно признавался: не знаю. Пришло в голову, понравилось — вот и все. Что‑то в поднебесном журавлином полете есть от вечности. Но это я уже объясняю сейчас, а тогда просто мелькало как символ чего‑то.
Калатозову название сразу понравилось, но на «Мосфильме» не у твердили. Я думаю, оттого, что ведущие редакторы или руководители часто мыслят только логически, и если что‑то логически необъяснимо, то, значит, вообще непригодно. В нашем деле логическое — далеко не самый первый компонент. Фильм снимался под названием «За твою жизнь». Мне не нравилось это название — будто заголовок статьи в газете, — но Михаил Константинович успокаивал меня, говоря, что он добьется полюбившегося нам названия. И ведь добился! Каким образом, не знаю. У него был большой опыт общения с руководством. Недаром он одно время исполнял обязанности начальника Комитета по делам кинематографии. Об этой своей деятельности Михаил Константинович рассказывал чрезвычайно интересно и с юмором. Особенно мне запомнилась история о той метаморфозе, которая произошла с ним, когда он вступил в должность.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
