«Они ничего не знают обо мне, — подумала Ауриана, — ничего о том, почему я это сделала, однако нужно ли волне знать того, кого она несет?»
— Приведи коня! — приказал Метон помощнику. — Иначе мы не пробьемся сквозь толпу.
Ауриану поразило опьяняющее чувство свободы, какого ей еще не доводилось испытывать. Многолетняя погоня за Одбертом подавляла ее дух и господствовала над каждым ее поступком, а теперь все это внезапно кончилось, и Ауриана ощутила себя в совершенно ином состоянии — она могла быть женщиной или одиноким волком. Или туманом, встающим над озером. Перед ней словно тихо открылись ворота, о которых она даже не подозревала. Эту свободу у нее не могло отнять даже позорное рабство, как бы ее ни угнетали эти римляне. Эта свобода была внутри Аурианы. Однако такое состояние имело и некоторые особенности: она ощутила какой-то толчок, сопровождавшийся шумом, и вспышку холодного, неприятного света, словно она была младенцем, только что выползшим на свет из материнского чрева. Ей захотелось по-волчьи выть.
«А не избрать ли мне заодно и новое имя?» — мелькнуло у нее в голове, но она тут же передумала.
По амфитеатру распространилось озорное, бесшабашное настроение. Люди радовались смерти императорского фаворита, забыв о лучниках. Ауриане это напоминало ритуальный танец, который ее племя устраивало после победы. К этому времени все уже знали, что Домициан в спешке отбыл из своей ложи. Говорили, что он бежал в страхе, потому что главный прорицатель предупредил его о судьбоносном значении поединка. Выбором победителя Немезида должна была определить — жить или умереть Домициану. Все восприняли победу Аурианы как знак. Неужели тиран, называвший себя их повелителем и богом, надолго переживет своего фаворита?
К Ауриане подвели тяжелую ломовую лошадь серой масти. Помощники Метона наскоро перевязали ей раны кусками серой ткани, помогли сесть на широкую спину животного. Ауриана тут же наклонилась вперед, обхватив шею лошади руками. У нее сильно кружилась голова. Метон вовремя поддержал ее и не дал упасть на землю.
— Король умер! — доносилось с плебейских мест. — Да здравствует королева!
Эта реплика вызвала бурю свиста и возмущенных криков сторонников Аристоса, которые пустили в ход сандалии, градом посыпавшиеся на сторонников Аурианы. В ответ на это стены Колизея потряс мощный громовой клич, исходивший, казалось, из одной глотки и бросавший вызов не только приверженцам Аристоса, но и самому Императору.
— Ауриния царствует!
И если до этого у кого-то были сомнения относительно победителя, то теперь даже на самой отдаленной улочке узнали его имя.
Ауриана — царица.
Она почувствовала легкий толчок в сердце, вспомнив странное пророчество Рамис: «Ты будешь царицей смерти».
Царица без царства. Они лишь представляют ее царицей в своих мыслях, и то не долее, чем цветет мак. Для внешнего мира это пустяк, которым можно пренебречь, но во внутреннем мире он приобретает совершенно иное значение.
Разозлившиеся поклонники Аристоса рявкнули из последних сил, что король — Аристос, но этот последний клич послужил сигналом, по которому враждующие стороны тут же набросились друг на друга. Разгорелось настоящее побоище с проломленными черепами, носами, выбитыми зубами. Проходя под аркой победы, конь-тяжеловоз, на котором сидела Ауриана, испуганно храпел и мотал головой.
В амфитеатре, между тем, опять воцарилось относительное спокойствие. Увидев лучников, с кошачьей ловкостью спускавшихся к проходам, зрители поумерили свой пыл. Сложнее было утихомирить толпу, буйствующую перед Колизеем и на прилегающих к нему улицах. Те, кто любил Аристоса, оказались в явном меньшинстве, но несмотря на это, превосходили в агрессивности сторонников Аурианы. Выкрикивая хором его имя как своего рода боевой клич и вооружившись чем попало, они стали бродить по городу и громить лавки и кабачки тех, кто, по их мнению, отличался недостаточной преданностью к погибшему кумиру. Однако их противники, поначалу опешившие, тоже недолго дремали. Они схватили обломки амфор, плетки, которыми погоняют волов, палки и под аккомпанемент здравиц в адрес Аурианы напали на приверженцев Аристоса. Каждая вторая улица стала полем боя. Чтобы навести порядок, власти вынуждены были пустить в ход городские когорты и привести в готовность пожарные команды, оснащенные ведрами, потому что обилие лепящихся друг к другу деревянных строений делало угрозу пожара чрезвычайно реальной. Планций объявил об отмене оставшихся в программе выступлений, но покинуть императорскую ложу до начала беспорядков не успел и теперь вынужден был оставаться там. Приверженцы Аристоса частично возлагали на него вину за гибель их кумира. Зная это, он не рискнул высунуть нос из Колизея без охраны в несколько сотен стражников, которых не было в его распоряжении.
Когда Ауриана въехала в отгороженный деревянными щитами проход, ей стало ясно, почему Метон приказал привести коня. Щиты были сломаны и опрокинуты, и в проходе толкались возбужденные люди. Если бы не рослый, мощный конь, ее запросто могли затоптать ногами в суматохе. Эта толпа, по крайней мере, была настроена дружелюбно. Люди простирали к ней руки, старались дотронуться до нее. Они тянули коня за узду, вешали на его шею венки из роз. Никто на этот раз не бросался на ее одежду с ножницами. Было похоже, что к такому великому предзнаменованию, как ее победа, они предпочли отнестись с почтением, опасаясь гнева богов.
Для этих людей Ауриана была крайне странным зрелищем, которое их беспокоило. Она была мало похожа на гладиатора, который только что покинул пределы арены. Ее облик скорее напоминал вакханку, возвращающуюся домой после бурно проведенной ночи где-нибудь на вершине горы, заросшей лесом. Они ощущали влияние той дикой, первобытной силы, которая пока затаилась в ожидании своего часа на окраине цивилизации. Волосы, рассыпавшиеся в полном беспорядке и скрывавшие ее лицо, во многих местах слиплись от крови и были усыпаны лепестками роз. Вся голова Аурианы была похожа на заброшенное поле, заросшее дикими цветами. Повязки, сделанные наспех, размотались. Казалось, что она скакала на коне по лесной чаще и в клочья изорвала одежду. Раскрасневшиеся щеки, пылающий взор, следы черной краски, которой были подведены ее глаза, делали ее похожей на некую яростную, не знающую преград амазонку, живущую охотой на зверей. Теперь же, надеялись многие, доставив предзнаменование и возвестив о начале краха мирового порядка, она удалится в тот суровый, пустынный край, откуда она пришла.
Ауриане казалось, что весь мир перед ней мерцал и поблескивал, словно омытый чистым дождем. Воздух дрожал от звуков труб, хотя, и она это прекрасно знала, музыка звучала только в ее голове. Вдыхая этот воздух, она вдыхала разум Фрии и чувствовала в себе огромную любовь к жизни, которая роднила ее со всеми вещами, живыми и неживыми. Эта любовь вытеснила из нее страх и давала способность ночью пройти по кладбищу. Она слышала, как где-то в глубине земли били большие барабаны, а высоко в небесах ее глаза ясно различали Фрию, восседавшую на троне из цветов. Взгляд Аурианы был по-прежнему устремлен в толпу, но в какой-то момент ее восприятие обострилось, а в глазах появилась дымка неопределенности. В этот момент к ней явилось внутреннее озарение, и она вдруг получила знание, широким потоком вливающееся в ее мозг. Переживая это, Ауриана сидела на коне очень спокойно, вслушиваясь в себя. Ей захотелось вскричать от радости, но знание, полученное сейчас, принесло с собой странную и не лишенную приятности немоту.
