Она заставила себя поднять голову, посмотреть ему прямо в глаза и кивнуть.
— Когда они явятся, — сказал он, — скажи им, что разыскивала меня для них, что у тебя возникло подозрение, когда ты увидела мою фамилию в платежной ведомости, и ты отправилась сюда убедиться. Она согласно кивнула.
— Сначала я буду отрицать, что я тот самый Джон Галт; они могут узнать мой голос, но я попытаюсь отрицать и это, именно ты заявишь им, что я тот, кого они ищут.
Она помедлила чуть дольше, но опять кивнула.
— Потом ты потребуешь и примешь вознаграждение в пятьсот тысяч долларов, которое они обещали за мою поимку.
Она закрыла глаза и снова кивнула.
Дэгни, — медленно сказал он, — при их власти ты не сможешь служить своей системе ценностей. Рано или поздно, хотела ты этого или нет, входило это в твои планы или нет, они должны были довести тебя до такой точки, когда единственным, что ты сможешь сделать для меня, будет пойти против меня. Соберись с силами, сожми волю в кулак и сделай так, и тогда мы с тобой заработаем эти полчаса, а может быть, и будущее.
— Я сделаю так, — твердо сказала она и добавила: — Если так случится, если они…
— Так и будет. Не надо жалеть об этом. Я не жалею. Ты еще не видела, на что способны наши враги. Сейчас ты увидишь их подлинное нутро. Если я должен быть статистом в этом представлении, которое убедит тебя, то я готов к этой роли, чтобы отвоевать тебя у них раз и навсегда. Ты не могла ждать дольше? О Дэгни! Я тоже не мог!
Он так обнимал ее, так целовал, что она чувствовала: каждое ее действие, все опасности, сомнения, даже ее предательство, если это можно назвать предательством с ее стороны, — все это не лишало ее права на это великое мгновение любви. Он видел борьбу на ее лице, видел, как упрекала она себя за свой приход. Она слышала его голос сквозь пряди волос, которые он целовал:
— Не думай сейчас о них. Никогда не думай о боли и опасности дольше, чем нужно, чтобы сразиться с ними. Ты здесь. Это наше время и наша жизнь, а не их. Не внушай себе, что ты несчастна. Ведь ты счастлива.
— Ценой твоей возможной гибели? — прошептала она.
— Ты не погубишь меня. Но даже если и так. Ты ведь не думаешь, что это безразличие, правда? Разве безразличие оказалось сильнее тебя, разве равнодушие привело тебя сюда?
— Я… — Но тут потому, что правда оказалась невыносимо жестока, она притянула его губы к своим и бросила прямо ему в лицо: — Мне было безразлично, останется ли кто-нибудь из нас в живых, лишь бы только увидеть тебя сейчас!
— Я был бы разочарован, если бы ты не пришла.
— Знаешь ли ты, что это такое — ждать, подавлять желание, откладывать на день, потом еще, потом…
Он улыбнулся:
— Знаю ли я?
Она беспомощно уронила руки при мысли о прошедших десяти годах.
— Когда я услышала твой голос по радио, — сказала она, — когда я услышала величайшее заявление, которое когда-либо… Нет, у меня нет права говорить, что я подумала о нем.
— Почему нет?
— Ты думаешь, я с ним не согласна?
— Ты будешь с ним согласна.
— Ты говорил отсюда?
— Нет, из долины.
— А потом вернулся в Нью-Йорк?
— На следующее утро.
— И с тех пор оставался здесь?
— Да.
— Ты слышал, как они взывали к тебе каждую ночь?
— Конечно.
Она медленно обвела глазами комнату, переводя взгляд с городских башен за окном на деревянные балки потолка, потрескавшуюся штукатурку стен, железные спинки кровати.
— Ты оставался здесь все это время, — сказала она. — Двенадцать лет ты прожил здесь в этих условиях.
— Да, в этих условиях, — сказал он, распахнув дверь в конце комнаты.
У нее перехватило дыхание: там, за порогом, находилось просторное, залитое светом помещение без окон, одетое панцирем мягкого блестящего металла, словно небольшой бальный зал на борту подводной лодки, — это была самая современная, рационально организованная лаборатория, какую ей когда-либо доводилось видеть.
— Пройдем, — улыбаясь, предложил он. — Теперь мне не надо ничего скрывать от тебя.
Она будто пересекла границу в другой мир. Там чистым блеском светилось новейшее сложное оборудование, свисали переплетения проводов. На стене висела большая доска, испещренная математическими формулами, на длинных подставках в строгом порядке, соответственно своему назначению стояли многочисленные приборы. Какой контраст с провалившимися полами и осыпавшейся штукатуркой на подходе к этой мастерской разума, подумала Дэгни. Или — или; вот выбор, перед которым поставлен мир, — человеческая душа в двух столь различных ипостасях.
— Ты хотела знать, где я работаю одиннадцать месяцев в году, — сказал он.
— Все это, — спросила она, обводя рукой лабораторию, — приобретено на зарплату, — она указала для сравнения и на жалкий чердак, — путевого рабочего?
— Нет, конечно. На проценты, которые Мидас Маллиган выплачивает мне за электростанцию, защитный экран с локатором, радиопередатчик и кое-что еще в этом роде.
— Но зачем тогда работать на путях?
— Потому что средства, заработанные в долине, не должны быть потрачены вне ее.
— Где ты достал оборудование?
— Спроектировал сам, а изготовлено все в литейной Эндрю Стоктона. — Он показал на неприметный предмет размером с радиоприемник, находившийся в углу комнаты: — Вот он, двигатель, которого ты так хотела. — Он весело рассмеялся, когда у нее перехватило дух от изумления и она рванулась вперед. — Нет смысла заниматься им сейчас, ты ведь не собираешься передать его им.
Она не отрываясь смотрела на сверкающие металлические цилиндры, отливающие блеском пучки проводов и вспоминала проржавевший корпус, который, как памятная реликвия, хранился за стеклом в кладовой терминала.
— Он обеспечивает электроэнергией мою лабораторию, — сказал Галт, — чтобы никто не удивился, что скромный путевой рабочий расходует поразительно много электричества.
— Но если они обнаружат это помещение? Он коротко и непонятно усмехнулся:
— Не обнаружат.
— Сколько же времени ты?..
Она не закончила. На сей раз дыхание у нее не перехватило: то, что она увидела, можно было отметить только минутой полной внутренней тишины. На стене, позади приборов и аппаратов, она увидела вырезанную из газеты фотографию — свой портрет, на котором она, в легких брюках и рубашке, стояла с высоко поднятой головой возле локомотива во время открытия линии Джона Галта, и ее улыбка заключала в себе весь смысл и значение того залитого солнечным светом дня.
Увидев фотографию, Дэгни издала тихий стон. Она повернулась к Галту, но выражение его лица сейчас было под стать ее лицу на фотографии.
— Тогда я символизировал все, что ты хотела стереть с лица земли, — сказал он. — Но ты для меня символизировала то, чего я хотел добиться. Такое люди чувствуют раз или два на протяжении всей жизни, как редкое исключение из вереницы дней. Но я, я выбрал это как норму для себя, как константу своей жизни.
Выражение его лица, спокойная уверенность во взгляде, логика мысли — все это превращало его слова в реальность для нее, реальность этого момента, этих обстоятельств их произнесения в этом времени и месте.
Когда он целовал ее, она знала, что, обнимая друг друга, они держат в своих руках величайший свой успех, что в эту реальность не могут вторгнуться ни боль, ни страх; это была реальность Пятого концерта Хэйли, награда, которой они искали, к которой стремились и которой достигли.
В дверь позвонили.
Первой ее реакцией было отпрянуть, его — теснее и крепче обнять ее.
Когда Галт поднял голову, он улыбался. Он сказал только:
— Теперь не время бояться.
Они прошли обратно в комнату, дверь в лабораторию захлопнулась за ними.
Он молча подал ей пальто, подождал, когда она завяжет пояс и наденет шляпу. Потом направился к входной двери и открыл ее.
Трое из четверых вошедших были крепкие, мускулистые мужчины в военной форме, каждый с двумя револьверами на поясе; их грубые широкие лица ничего не выражали. Четвертым вошел их старший, тщедушный человечек в гражданском, с аккуратными усиками, бледно-голубыми глазами и манерами интеллигента из породы тех, кто специализируется на связях с общественностью. Он был в дорогом пальто.
Войдя в комнату, он заморгал, сделал шаг вперед от порога, остановился, сделал еще шаг и опять остановился.
— Итак? — спросил Галт.
— Ваше имя… э-э… Джон Галт? — слишком громко спросил человек в гражданском.
— Да, это мое имя.
— Вы тот самый Джон Галт?
— Который?
— Вы выступали по радио?
— Когда?
— Полно дурачить нас. — Твердый голос с металлическими нотками принадлежал Дэгни. Она обратилась к старшему: — Да, он именно тот Джон Галт. Доказательства я представлю вашему руководству. Вы можете продолжать.
