была в советское время. Внутреннее пространство колонии делится на административную, производственную и жилую зоны, а вся территория огорожена по периметру, по верху ограждений протянута колючая проволока и установлены наблюдательные вышки (рис. 13.1).
Страдания, которые Соня перенесла во время этапирования в исправительную колонию, обнаруживают куда более глубоко укорененное и сложное наследие ГУЛАГа. Оказывается, что принципы организации жизни заключенных тоже сохранились до нашего времени. К ним относятся коллективистский подход к условиям проживания и мероприятиям по ресоциализации, обязательное использование труда заключенных, решение ряда бытовых задач за счет их самоорганизации, а также такие дисциплинарные практики, как круговая порука, соревновательность и доносительство среди заключенных. Все эти практики держатся на всепроникающем милитаризме и системе исполнения наказаний, славящейся своей суровостью. Применение наказаний, не предусмотренных законом, не прекратилось и после крушения СССР, о чем свидетельствует, например, случай, получивший широкую известность летом 2018 года. Тогда по всему миру разошелся скандальный видеоролик, где восемь сотрудников избивали одного осужденного. Случилось это в исправительной колонии (ФКУ ИК-1), расположенной в Ярославской области [Боброва 2018]. Год спустя в своей речи перед Советом Федерации генеральный прокурор Ю. Я. Чайка признал, что в процессе расследования ярославского скандала были вскрыты и другие случаи не предусмотренных законом наказаний, применявшиеся в каждом втором регионе Российской Федерации[639].
В том, как в современной России наказывают людей, очевидно просматривается наследие ГУЛАГа, однако прослеживается также не столь явная связь между опытом Людмилы и Сони и более отдаленными по времени пенитенциарными практиками, коренящимися в самоуправляемой крестьянской общине и волостном суде, а также в карательной власти помещиков в царской России. Принцип круговой поруки, некогда обеспечивавший, например, уплату налогов в крестьянской общине, позже использовался администрацией в местах заключения – и в имперские, и в советские, и в постсоветские времена. Весь коллектив осужденных наказывали за проступок одного человека, будь то невыполнение трудового задания или несоблюдение порядка в прикроватной тумбочке. Чайка упомянул этот принцип как одну из причин того, что в современной тюремной системе по-прежнему сохраняется злоупотребление применением силы: в число таких причин, по его словам, входят «недостаточная открытость пенитенциарной системы и круговая порука, порожденные неэффективным ведомственным контролем ФСИН и ее территориальных органов»[640]. Несмотря на все изменения, произошедшие в пенитенциарной политике после революции 1917 года, в ранний послесталинский период и затем в 1984–1993 годах, основы современной пенитенциарной системы в России оставались на удивление неизменными[641]. Как я покажу далее, в результате Российская Федерация вступила в XXI век с такими институтами и практиками, при которых ее пенитенциарная система оказалась в числе наиболее суровых.
Модерность и уголовные наказания в России
В этой главе я рассмотрю причины устойчивости различных видов наказания в России, задавшись вопросом о том, почему определенные институты, существовавшие в прошлом, сохранялись даже тогда, когда их изначальное назначение было давно утрачено. Любимый аргумент российских властей – всем знакомая ссылка на «пережитки». Согласно этому аргументу, негативное наследие советской пенитенциарной системы будет изживаться, по мере того как Россия будет продолжать свой путь к внедрению лучших мировых практик; причина, по которой 25 лет спустя после крушения коммунизма это преображение еще не свершилось, состоит в том, что такова цена реформ: рост преступности и институциональные препятствия неизбежны в переходный период. Критики видят ситуацию иначе. Настаивая на том, что подобные пережитки отражают незавершенность процесса демократизации в России, они утверждают, что наследие лагерной системы не будет изжито до тех пор, пока в России не произойдет настоящая демократизация. Многие критики существующего строя считают, что нынешняя уголовно-исполнительная система представляет собой «новый ГУЛАГ»[642].
Обе приведенные точки зрения согласуются с теорией модернизации. Применительно к истории наказаний эта теория утверждает, что наказание является придатком какой-либо формы легального или рационального доминирования в рамках некоей более общей цельности, представляющей собой модерность, и тюрьма – ее визитная карточка. В классических формулировках Вебера, Дюркгейма и Монтескье модерность характеризуется тенденцией к созданию более мягких пенитенциарных систем. Это объясняется тем, что реститутивные подходы и гражданско-правовые средства защиты лучше приспособлены для рыночно ориентированных отношений договорного типа, чем пенитенциарное регулирование и уголовное наказание; в модерном государстве целью является реформирование правонарушителя, а не разрушение его тела. Из такой логики следует, что чем более деспотично и менее демократично государство, тем более сурово оно наказывает своих граждан. Известно, что в России в позднеимперский период возникли начатки модерной пенитенциарной системы, включая такие ее неотъемлемые особенности, как индивидуализация наказаний (наказание соответствует конкретному человеку, а не его преступлению), размещение в камерах, возвращение ссыльных, централизованное административное управление пенитенциарной системой, а также исправление через труд и индивидуальную рефлексию. Сельскохозяйственная колония на острове Сахалин стала в Российской империи аналогом исправительной колонии в Меттре; «Кресты», построенные по паноптическому проекту архитектора А. О. Томишко и функционировавшие по филадельфийской системе, стали местной вариацией Пентонвиля, открытого в Лондоне в 1842 году. Тип городской тюрьмы был внедрен в России примерно за полвека до революции, и, как показал Майкл Джейкобсон, прогрессивные идеи индивидуализации и реабилитации повлияли на идеи ранних большевиков в отношении наказаний, даже притом, что реальная практика увлекала советскую пенитенциарную систему в более зловещем направлении [Jakobson 1993]. Согласно классической теории модернизации, все, что случилось потом, явилось прерыванием нормального развития в сторону модерной, социально ориентированной системы наказаний. Официальные историографы признают этот тезис с той оговоркой, что, при всех «эксцессах» ГУЛАГа, подспудная траектория развития пенитенциарной системы в России была прогрессивной начиная с даты ее основания как централизованной системы в 1879 году и по сей день.
Постструктурализм предлагает иную телеологию, в которой тюрьма олицетворяет собой стремление модерности к порядку и систематическую апроприацию пространства. Наиболее известны идеи Мишеля Фуко. Я не буду воспроизводить ни доводы Фуко относительно усиления дисциплинарной власти, ни аргументы его противников. Для Фуко тюрьма не столько связана с возмездием, заключением, применением правовых санкций, сколько представляет собой эталон приоритизации порядка во всех индустриальных обществах. Назначение пенитенциарных технологий, как описывает его Фуко в своей оказавшей большое влияние на последующие исследования книге «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы», состоит в том, чтобы разрушать автономную личность, контролировать классы, несущие опасность, и создавать модели менее явных и более всепроникающих способов регуляции для последующего внедрения в общество [Foucault 1977]. В этой работе он говорил прежде всего о природе власти во всем теле общества в целом, однако немногие специалисты по истории пенитенциарных систем могут игнорировать его идеи относительно расцвета тюрем. Тот факт, что он заимствует метафору архипелага, дает понять, что советский опыт стал неотъемлемой частью теоретической схемы Фуко, но в разном контексте он говорит
