На выучке у капитализма
Ровно по тем же причинам, по каким Россия стала «базой» радикального социализма, она была хорошей почвой для бернштейнианства. Ведь здесь капитализм менее развит, чем на Западе. Следовательно, по логике марксизма, предстоит еще более долгий путь к социализму. Если Германия, может быть, уже готова к нему, то нам, лапотным, до него еще идти и идти через капиталистические дали. Эта логика чувствуется уже в работах Плеханова 80-х гг. Ее развивает российский «легальный марксизм», идеолог которого П.Б. Струве даже опередил Бернштейна в формулировании эволюционной стратегии социал-демократии.
Лозунгом дня легального марксизма стала фраза Струве из вышедшей в 1894 г. (до выступления Бернштейна) книги «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России»: «признаем нашу некультурность и пойдем на выучку к капитализму»[1002].
В. Ульянов подверг Струве критике за этот призыв, после чего теоретик легального марксизма сделал разъяснения в левом духе: «это вовсе не означает, для меня по крайней мере, – «будем служить буржуазии», ибо капиталистические отношения подразумевают не одну буржуазию, но и ее антипода»[1003]. Ульянов и Струве, радикальные и легальные марксисты, пока еще оставались союзниками пред лицом народничества.
Несмотря на такую поправку, своими «Критическими заметками» 1894 г. Струве предвосхитил ряд мыслей Бернштейна. С выступлением Бернштейна позиция Струве приобрела новый характер: из реакции на отсталость России и неразвитость капитализма она превратилась в часть мирового течения. Одно дело, когда постепеновство объяснялось неразвитостью капитализма в России. Другое дело, когда оно проповедовалось в Германии, стране развитого капитализма. Там задачи капиталистического развития уже почти полностью решены, и выясняется, что следом за таким развитым капитализмом следует дальнейшая эволюция, а не революционный переворот. Какое разочарование для русских социалистов с их революционной традицией!
Теоретические рассуждения «легальных марксистов» сомкнулись с течением «экономизма» в социал-демократии – требованием сосредоточиться на борьбе за постепенное улучшение социального положения рабочих, отказавшись от революционных политических требований, которые мешают этой тред-юнионистской работе.
Для Ульянова и других радикальных социал-демократов экономизм был нешуточным теоретическим и практическим вызовом. Они рассчитывали, что по мере роста стачечной борьбы рабочий класс будет сплачиваться, осознавать свои классовые задачи, переходить на «свои» марксистские позиции. А практика стачечного движения 1895-1896 гг. выявила не коммунистические, а тред-юнионистские настроения в среде рабочих.
Ленин – сторонник продвижения по пути капитализма в сторону социализма и видит в социальном государстве тормоз на этом пути. Позиция бернштейнианцев и экономистов – прямо обратная: улучшение положения трудящихся (даже незначительное) важнее, чем цель разрушения капитализма.
Это стратегическое разногласие вскрылось с выступлением Бернштейна. Теперь уже нельзя было списывать уступки либерализму на неразвитость России – знамя правого ревизионизма было поднято в стране самого «развитого» рабочего класса – Германии. Значит, угроза эволюции социал-демократии вправо, превращения ее в социал-либерализм, прямо не связана с неразвитостью капитализма и рабочего класса. Умеренность правых социал-демократов и профсоюзных лидеров по мере развития капитализма может не преодолеваться, а усиливаться.
Увлеченный борьбой с народничеством, Ленин не сразу ответил на угрозу. Лишь после образования РСДРП в 1898 г. Ульянов увидел в правом крыле социал-демократии вызов революционным взглядам и, срочно объявив о победе в войне с народниками[1004] (что, конечно, не соответствовало действительности – вскоре возникнет партия эсеров), бросился в новое сражение.
Здесь Ульянов объективно оказался союзником народников. Михайловский сразу вскрыл буржуазный характер учения Струве с его призывом идти на выучку капитализму: часть капиталистов «будет рада взять себе на выучку способных людей», хоть они и мечтают в далеком будущем заменить капитализм каким-то новым строем. «Но ведь улита едет, когда то будет! Когда-то еще она доползет до последнего термина гегелевской триады, да и так ли оно вообще будет, а пока погреть руки можно»[1005]. Писатель К. Белов пишет о Михайловском: «ядовитые стрелы его критики ускорили расслоение, внутреннее брожение и, в конечном итоге, разложение того мещанского «марксизма», который исповедовали русские «ученики»»[1006].
* * *
Манифест РСДРП 1898 г., подготовленный П. Струве, С. Радченко и А. Кремером, исходил из логики союза с либерализмом: «Политическая свобода нужна русскому пролетариату, как чистый воздух нужен для здорового дыхания. Она – основное условие его свободного развития и успешной борьбы за частичные улучшения и конечное освобождение»[1007].
При этом Манифест обличал трусость буржуазии и признавал в связи с этим, что пролетариат на востоке Европы должен выполнить часть задач, которые в других условиях должна была взять на себя буржуазия.
Как позднее признавал сам Струве, манифест не соответствует в полной мере его взглядам. Не мудрено – он работал на заказ более радикального актива.
Интересно представление о Манифесте ведущего французского лениноведа академика Э. Каррер д’ Анкосс. Она то утверждает, что в нем «провозглашались идеи «Народной воли», но без привлечения террористических методов» (то есть получается, что первая программа РСДРП была народнической), то обнаруживает, что текст был разработан Струве «по образцу Манифеста коммунистической партии»»[1008] (то есть, это все-таки марксистский документ). Вообще с народничеством у французской ученой большие проблемы (о марксизме и не говорю). Бакунин у нее «убежден, что Россия – наилучшее место для уничтожения всякой организованной общественной жизни»[1009] (то есть получается, что и общин, и рабочих союзов, и коллективов, и федераций, и всего прочего, за что выступал реальный Бакунин), «Народная воля», – это общество, «единственной целью которого был террор»[1010] (а не социализм и народовластие, как в реальности). Становится совсем непонятно, что за специфические идеи «Народной воли» мог привить П. Струве социал-демократам (как утверждала та же Э. Каррер д’Анкосс), если он отказался от ее «единственной» цели – террора. Из той же путаницы вытекает и приписанные Ленину «народнические убеждения», которые не имеют ничего общего ни с народничеством, ни со взглядами Ульянова того периода: «Он всегда был ближе к интеллигенции, чем к рабочим, которых он почти не знал и которых боялся, в тайне опасаясь, что, получив образование, они смогут создать свою элиту, способную конкурировать с той интеллигенцией, к которой он сам принадлежал»[1011].
Страх Ленина перед пролетариатом, его стремление защитить интеллигенцию от конкуренции образованных пролетариев – это воистину открытие мирового масштаба, учитывая ту антипатию, которую Ленин питал к большинству представителей интеллигентского слоя. Разумеется, сам Ленин не был рабочим, но он рассчитывал на продвижение своей идеологии именно через просвещение (марксистское) рабочего класса. Ленин прилагал немалые усилия для того, чтобы вовлечь как можно больше рабочих в партию, чтобы потеснить в ней интеллигенцию.
Это субъективное стремление не сделало партию полностью рабочей, а после ее прихода к власти она вовлекла в свой состав самые разнообразные маргинальные слои, среди которых выходцев из крестьянства было объективно больше, чем выходцев из рабочего класса и, разумеется, интеллигенции. Но до конца дней своих Ленин продолжал вести борьбу против интеллигенции и «мелко-буржуазной стихии», которая «размывала» рабочий класс. Свою опору Ленин всегда видел именно в нем, а не в вечно рассуждающей интеллигенции или «ежеминутно воспроизводящем капитализм» крестьянстве.
Весь миф о боязни, которую Ленин задолго до прихода к власти якобы испытывал к рабочим, Э. Каррер д’Анкосс выводит из того, что в 1897 г. Ульянов «отверг возможность принимать в партию рабочих»[1012], хотя в действительности речь тогда шла о введении рабочих в руководство Союза борьбы (в деятельности организации рабочие, разумеется, участвовали, и возражать против этого было бы абсурдно, учитывая, что Союз был связан с предприятиями). Спор в Союзе борьбы возник до выхода Ульянова из заключения между К. Тахтаревым и его сторонниками, затем «экономистами», и Б. Горевым, С. Радченко и сторонниками развития политической организации. Введение рабочих в руководство отвергалось политическим крылом по чисто тактическим, конспиративным соображениям. Когда к дискуссии присоединился Ульянов, спор уже сместился в сторону соотношения чисто экономических и политических задач организации, став преддверием полемики с «экономистами»[1013].
