В 1901 г. Плеханов сравнил левое и правое течения социал-демократии с якобинцами и жирондистами. Таким образом Плеханов был не прочь сравнить себя с якобинцами. Орган «экономистов» «Рабочее дело» возразил против этой аналогии. Якобинцы и жирондисты с точки зрения газеты представляли разные классы, а «экономисты» и «искровцы» представляют один класс – рабочий. Ленин не согласился с «Рабочим делом» сразу в двух отношениях. Во-первых, якобинцы тоже были течением буржуазным. Во-вторых, «экономисты» и «бернштейнианцы», в отличие от истинных марксистов, являются проводниками буржуазной идеологии в рабочем движении[1041].
Такое двойное опровержение лишний раз подтверждает, что разделение на «Гору и Жиронду» не носит классового характера. Значит, аналогия Плеханова верна. После раскола на большевиков и меньшевиков она зажила новой жизнью – пролетарские революционеры с ее помощью стали заимствовать опыт предыдущих, «буржуазных» революций.
Меньшевики бросили Ленину вызов, сочтя его линию уклонением от марксизма к якобинству и, следовательно, от рабочей политики к мелко-буржуазной либо плебейской, маргинальной (ведь якобинцы в силу исторической эпохи, так сказать по определению, не могли быть пролетарскими революционерами). Ленин принимает вызов (тем более, что трудно не заметить сходство его радикального централизма с якобинством и наследовавшим ему бланкизмом). В современную эпоху, на новой стадии развития, революционеры могут тяготеть или к якобинству, или к жирондизму. Это было с мелко-буржуазными революционерами, это происходит и с пролетарскими. Ленин утверждает: «Якобинец, неразрывно связанный с организацией пролетариата, сознавшего свои классовые интересы, это и есть революционный социал-демократ. Жирондист, тоскующий о профессорах, гимназистах, боящийся диктатуры пролетариата, вздыхающий об абсолютной ценности демократических требований, это и есть оппортунист»[1042]. Получается формула: якобинство + пролетарская организация = революционный марксизм.
Меньшевики не желали принимать такие правила игры и признавать себя аналогом жирондистов. Зато их устраивали якобинские симпатии Ленина, они увидели в них доказательство его «мелкобуржуазности». А ведь марксисты видели в мелкобуржуазном влиянии объяснение чуть ли не всех уклонений от истины в рабочем и социал-демократическом движении.
П. Аксельрод разъяснял большевикам, что их якобинство не принесет пролетариату никакой пользы. Якобинство вовлекает массы «в движение, конечным результатом которого в самом лучшем, самом идеально благоприятном случае было бы кратковременное господство радикальной демократии, опирающейся на пролетариат… В конце пути, на который она увлекает наше движение, светится, как блестящая точка, якобинский клуб, т.е. организация революционно-демократических элементов буржуазии, ведущая за собою… наиболее активные слои пролетариата»[1043].
Если большевики – якобинцы, значит они пытаются растворить движение пролетариата в общедемократическом движении, надеясь повести последнее к социализму[1044]. Стратегия, близкая эсеровской. Меньшевики были уверены, что «социализм» разношерстных демократических масс не будет настоящим социализмом. Казалось бы, они оказались правы – реального социализма не получилось. Но только ли потому, что капитализм сокрушили не чистопробные когорты пролетариата, а разношерстные плебейские массы?
Характерно, что меньшевики, в свою очередь, также принялись растворять движение пролетариата в общедемократическом движении (соглашаясь на союз с либералами), но в силу формационного догматизма выступали против направления этого движения к социализму, подчиняя интересы рабочих задачам капиталистической модернизации.
* * *
Параллели с французской революцией подтвердили свою прогностическую силу (пусть и относительную) в отношении революционного процесса России. Французские алгоритмы опирались на общие социальные механизмы революционного перехода к индустриальному обществу. Маргинализация городских слоев в обществе, пропитанном авторитарным сознанием, создавала благоприятную почву для «реинкарнации» на российской почве плебейского революционаризма – якобинизма.
Но социалистическое движение поставило в повестку дня гораздо более сложный круг проблем, чем Великая французская революция, что обусловило и более сложную расстановку позиций в полемике марксистов (не говоря о социалистах в целом).
Вполне очевидно, что якобинцы – не социалисты, и аналогия социал-демократов с ними – неполная. Политический якобинизм, дополненный социалистической (коммунистической) идеей, развился в бланкизм. Этот термин более адекватно характеризует радикальное авторитарное коммунистическое движение.
Ленинская идея организации профессиональных революционеров – бланкизм ХХ века. Если большевизм – вариант бланкизма, то это – уже не марксизм. Такова логика меньшевиков: «Большевики – не марксисты, а бланкисты»[1045]. Меньшевики не учитывали, что марксизм и бланкизм могут оказаться пересекающимися множествами. Можно разделять радикально-коммунистические авторитарные идеи Бланки, одновременно исповедуя основные идеи Маркса. Большевизм – это марксистский бланкизм, также как ткачевизм – народнический бланкизм (отсюда путаница в работах тех авторов, которые пытаются выводить взгляды Ленина из Ткачева).
Политический бланкизм Ленина – не основание противопоставлять ленинизм учению Маркса. Маркс, как и Бланки, был централистом. Маркс не выступал против партийного проекта Бланки, многие бланкисты стали марксистами, дополнив свою политическую доктрину социально-экономической концепцией Маркса. Маркс более фундаментален, идеи Бланки, которые развивает Ленин, носят прежде всего прикладной, тактический характер. В марксизме и социал-демократии было много общего с бланкизмом, и реальный исторический бланкизм в итоге растворился в социал-демократии.
Оппоненты большевиков не сразу пришли к выводу о бланкизме большевиков – все-таки Бланки и его последователи были вполне уважаемы в Интернационале. Плеханов в письме к Каутскому в 1904 г. писал, что требования большевиков вырождаются «на практике не в «якобинизм», бланкизм и т.п., а в самую что ни на есть заурядную жалкую карикатуру на бюрократическую автократическую систему нашего министерства внутренних дел»[1046]. Однако попытки характеризовать большевизм как пародию на царские порядки или «бюрократически-бонапартистский режим»[1047], в начале века выглядели как результат раздражения, а не анализа. Все-таки оба Бонапарта не совершали, а завершали революции. Плеханову пришлось пересмотреть свой взгляд и характеризовать большевизм все-таки как бланкизм: «Они, подобно Бланки, чужды сознания того, что масса должна быть самодеятельна. Поэтому они, тоже подобно Бланки, не понимают того, что политическое воспитание массы, – которое может быть куплено лишь ценой ее политической самодеятельности, – составляет главное условие успеха революции и главную задачу революционера»[1048]. Здесь утрирована и позиция Ленина этого периода, и позиция Бланки. Они не против самодеятельности масс, но только под руководством коммунистической партии или правительства. Но ведь и Плеханов тоже считает, что авангард рабочего класса – партия – должна руководить «самодеятельными» массами. Итог этих «самодеятельных» поисков массы, ее «воспитания» известен заранее – единственно верные марксистские взгляды. В этом между Лениным и Плехановым возникают не стратегические, а тактические, можно сказать – педагогические разногласия. Как воспитывать массу? Если «самодеятельные» методы воспитания дадут плохие результаты, Плеханов готов быть и строгим педагогом. Он разделял представления Ленина о необходимости диктатуры и даже разгона Учредительного собрания, если оно пойдет поперек линии социал-демократов. В 1917 г. выяснится, что «самодеятельность масс», на которую пытался опереться как раз «бланкист» Ленин, далеко не всегда ведет к тем результатам «воспитания», которые были бы желательны и Ленину, и Плеханову. В 1918 г. «самодеятельное» воспитание осени 1917 г. сменилось суровой педагогикой «военного коммунизма».
* * *
Западные социал-демократы, в том числе и левые, поддержали меньшевиков, защищавших плюрализм и демократию (правда, нередко отступавших от них, когда большевики оказывались в меньшинстве). Даже представительница левого крыла германской социал-демократии Р. Люксембург писала о позиции Ленина: «Эта точка зрения… представляет собой систему ни перед чем не останавливающегося централизма, жизненным нервом которого является, с одной стороны, резкое ограничение и отделение организованного авангарда профессиональных активных революционеров от окружающей их неорганизованной, но революционно-активной среды, а с другой стороны, строгая дисциплина и прямое, решающее и категорическое вмешательство Центрального Комитета партии во все проявления жизни последней»[1049].
