соглашается на операцию.
— Она что, моя родственница?
— Нет, она… ваша читательница… Говорит, что вы — автор ее любимых книг… Не могли бы вы навестить ее?
— Конечно, я приеду в любое время…
— Тогда, прошу вас, сегодня в десять.
Меседу Магомедовна встретила меня у ворот больницы. Стройная молодая женщина с грустными черными глазами. Волосы гладко зачесаны и собраны сзади в пучок.
— Извините меня еще раз, но операцию дольше откладывать нельзя, а больная целую неделю рыдает и просит устроить свидание с вами.
— Ее положение серьезно?
— Всегда надеемся на лучший исход, но… сами понимаете… рак… — Она открыла дверь в кабинет. — Садитесь, пожалуйста. Сейчас я приглашу ее. — Меседу Магомедовна нажала на кнопку большого телефона. — Халидову Сахрат из шестой палаты ко мне в кабинет.
Долго ждать не пришлось. В сопровождении молоденькой медсестры в кабинет вошла худая бледная женщина с тонкими, правильными чертами лица. Одной рукой она придерживала на груди халат, и я видела, как дрожали ее длинные бугристые пальцы. Черные ресницы обрамляли синие глаза и бросали легкую тень на лицо.
— Вот к вам пришли, как вы просили, — сказала Меседу Магомедовна.
Женщина прикусила нижнюю губу и опустила голову. Я увидела, что по ее щеке поползла слеза.
— Что вы… Садитесь… — Сердце мое сжалось в комок.
— Оставлю вас вдвоем, поговорите, пойду на обход, — сказала врач и вышла из кабинета.
Женщина все пыталась что-то сказать, но ниже и ниже опускала голову, слезы мешали ей говорить. «Ей лет сорок, не больше, боже мой!» — подумала я.
— Не знаю, с чего и начать, — наконец сдавленно сказала она. — Мне надо вам открыться, я, знаете, виновата в том, что меня постигло такое несчастье. Я чувствую, что не выйду отсюда… — И она зарыдала.
— Зачем самой выносить себе приговор? Вот увидите, все будет хорошо. Но скажите, чем я могу помочь?
— Я хочу, чтобы вы написали обо мне. Людям полезно будет узнать мою историю.
Просьба показалась мне странной.
— Я читала ваши стихи, очень их люблю, поэтому… — Она подняла голову, вытащила из кармана кусок бинта, вытерла глаза и вздохнула. — Человек начинает кое-что понимать, только когда близится его конец. Перед лицом смерти появляется время подумать о том, правильно ли ты жил. Скажите, вы верите в то, что рано или поздно судьба посылает возмездие за содеянное зло?
— Да, верю, — ответила я. — Моя бабушка всегда говорила так: слезы, высеченные тобой из чужого сердца, не падают на землю. Они бродят по свету, пока не вернутся к тебе. Это, конечно, народное поверье, но в нем есть гуманный смысл…
— Вот ко мне уже вернулись, да еще как… — всхлипнула женщина.
Я подошла, одной рукой обняла ее, а другой налила из кувшина воды и подала ей стакан. Она жадно, большими глотками выпила воду и откинулась на спинку стула.
— Сейчас, минутку!.. — Положив тонкую руку на грудь, она несколько раз вздохнула. Круглый упругий подбородок вздрагивал.
«Что-то мучит ее душу не меньше мысли о смертельной болезни», — подумала я.
— Расскажу вам все по порядку… Это было давно… Двадцать лет назад. Я тогда работала на ферме, которая находилась на летнем пастбище, в горах. Нас было восемь работниц: шесть пожилых доярок, я да Зулейха, моя ровесница и близкая подруга. Она была веселой и красивой девушкой, судьба наградила ее таким чудесным голосом, что, когда она пела, все замирали вокруг. Ее песни будили нас на заре. Мы еще лежали в постелях, а она уже возвращалась с луга, неся охапку цветов или целебной травы, которую где-то умела найти. Доила ли Зулейха коров, занималась ли какой другой работой, она всегда напевала. Я работала медленнее ее, мне вообще все давалось труднее, а она выполняла свои обязанности играючи, как бы между прочим, и пела как жаворонок. — Женщина на минуту задумалась, собираясь с мыслями, и прислушалась. Потом шепотом продолжала: — Вижу ее в эту минуту так же ясно, как вас… Она преследует меня всю жизнь… — Рассказчица повысила голос. — Ростом она была небольшая, тоненькая, хрупкая… Косы тяжелые, доходят до самых колен, выгоревшие на солнце… Лицо веселое, смуглое от загара… А улыбка… Вы знаете, глаза у нее улыбались чуть раньше губ… Непоседа была, тихо говорить не умела и, когда что-то рассказывала, с жаром размахивала руками. Если старшие доярки делали ей замечание — была у нас такая Умалхайир, которая очень любила следить за нами и поучать, — она улыбалась и говорила: «Свою ошибку исправлю, а ваши, не просите, повторять не буду!» Действительно, плохому она не училась, цепкая была, как губка впитывала все хорошее. Ее очень любили у нас. От старших доярок, от завфермы, от шофера Мухтара только и слышно было: Зулейха да Зулейха. Отец у нее умер, а мать изредка приезжала, но ненадолго. Не могу вспомнить, чтобы Зулейха сидела на месте. В руках у нее все так и горело. Пока я доила четырех коров, она успевала справиться с восемью. Когда выпадала свободная минутка, мы сразу ложились в тень отдыхать, а Зулейха бежала в горы, и до нас доносилась ее песня-колокольчик. Приедут с шофером Мухтаром молодые чабаны — любуются ею. Один парень из другого колхоза, чтобы чаще ее видеть, стал пасти овец совсем близко от нас. Каждый день приходил под разными предлогами: то за спичками, то за солью… И все смотрел на нее. Звали его Зубаир, а Зулейха в шутку называла его Ашик-страдалец. Она со всеми шутила да смеялась, но никого близко к себе це подпускала… — Помолчав, женщина продолжала: — Сперва я любила Зулейху, а потом и не пойму, кто посеял в моем сердце черное семя зависти?.. И быстро это семя проросло в моей душе. Я начала злиться, когда парни замечали только ее, шутили только с нею. Ее смех, веселье, песни — то, чем я раньше восхищалась, — теперь стали раздражать меня. И словно острый кинжал пронзал мое сердце, когда шофер Мухтар, спрыгнув с машины, кричал ей: «Зулейха!» — и помогал донести бидоны с молоком. Тогда Мухтар становился совсем другим. Его глаза начинали сиять точно звезды. Мне больно было видеть Мухтара и Зулейху вместе. Я ходила за ними по пятам и выслеживала их. Кровь моя закипала в жилах…
— Может быть, вы любили Мухтара и ревновали? — спросила я.
— Нет, я совсем не любила его, но смотреть на их счастье не могла, а почему — и сама не знала. — Женщина снова выпила воды. — Сохнет во рту. Однажды я услышала, как он шепчет ей: «Если бы не ты, я бы на этой машине не работал». — «А при
