предпочту не быть одной. Это меня устраивает, это то, что мне нужно от жизни. Скажи мне, Сайаш теперь с мужчиной, правда?
Он не собирался говорить об этом. Он не знал почему, но…
– Скажи мне, – повторила она.
– Да, – ответил он. – Ты догадалась? Раньше?
– Мы были женаты много лет, Рафел. Если он не мертв, значит, где-нибудь с мужчиной. В Астардене?
Он опять заколебался.
– У меня нет желания связываться с ним или наказывать его. Никакого. Я желаю ему счастья, хорошей жизни, хоть и проклинаю за то, что он оставил двоих детей без отца и вынудил тебя сделать то, что ты сделал, чтобы он дал нам деньги, которые обязан был прислать давным-давно. Это было тяжело для тебя. Не давать нам деньги, а то, что он этого не делает.
– Не так уж тяжело, – сказал он, что было не совсем правдой. – Я думаю, ему было стыдно, что он бросил вас, Гаэль.
– Конечно было! Он хотел, чтобы мы все считали его мертвым. Так проще. Но ему незачем было стыдиться меня, а браки распадаются. Стыдно было оставлять на брата заботу о своей семье.
Ему на язык просились горькие слова. Он их не произнес.
Она увидела, что он сдерживается, и улыбнулась.
– Ты очень хорошо заботился о нас, Рафел. Если бы я захотела снова выйти замуж, за любого из живущих мужчин, это был бы ты. Пожалуйста, знай это. Я говорю серьезно.
И услышав эти слова, только тогда – не раньше, в Серессе, когда узнал новости, и не при родителях – он заплакал.
– Ох, мой дорогой, – сказала Гаэль.
Она не была нежной от природы. И поэтому, когда она притянула его голову к своей груди и обхватила его руками, ему показалось, что плакать позволено, даже необходимо, в этом единственном месте, в это время. В ее постели, под вечер, в том мире, каким он был.
Он плакал о ней, о детях, о родителях. О себе.
О своем брате, которого больше не было. Живом, сохранившемся в памяти, но исчезнувшем. Как светлячки.
Это продолжалось какое-то время. В конце концов Гаэль поцеловала его в макушку и сказала решительно:
– Очень хорошо. Теперь нам надо подумать, как уберечь эту твою женщину от гибели на войне. По крайней мере, ты ей нравишься?
– Я ей нравлюсь, – ответил он. – Я не знаю, имеет ли это большое значение, учитывая то, что произошло в ее жизни.
– Расскажи мне больше. В том числе о вашей первой встрече.
И он ей рассказал.
Позднее они оделись и спустились вниз, и он пил сладкий прохладный напиток с двумя мальчиками, которые всегда считали его забавным. Он снова рассмешил их, сделав вид, будто его напиток обжигающе горячий, будто он обжег язык и даже пальцы, держащие чашку. Они были умные и ласковые. Он подумал, что это даже лучше, чем он мог себе представить, – то, что у этих двоих теперь здесь дедушка и бабушка.
Ты хорошо поступил, сказал он себе. Гаэль сказала то же самое, когда он уходил, чтобы заняться делами для себя, для Сарди, и для Лении.
Он нашел удачно расположенные у порта и недавно выставленные на продажу помещения для конторы и склада. Имя Сарди помогло их заполучить, никто не попытался отказать покупателю-киндату. Его собственные умения позволили приобрести их за разумную цену, хоть ее и пытались завысить.
Он нанял четверых работников в течение следующих нескольких дней, без особой спешки. Заказал вывеску: «Фирентийская купеческая контора». Фирента, так смело заявленная, обычно подразумевала «семейство Сарди», и люди это понимали, но теперь, здесь и сейчас, она также означала «Рафел бен Натан и Ления Серрана».
Он пробыл в городе две недели, ночуя в доме родителей, выкроил время, чтобы помочь отцу купить книги и восстановить часть потерянной библиотеки. Записал названия тех книг, которых они не нашли. У двоюродного брата Гвиданио Черры книжный магазин в Серессе. Он закажет у него эти книги, сказал он отцу, и их пришлют. Это занятие доставило ему искреннее удовольствие.
Он навещал Гаэль и детей, и они несколько раз приходили к его родителям на обед, а когда он был свободен, они с Гаэль занимались любовью.
А после ее деятельный ум снова обращался к Лении. Ее переполняли предложения, но все они казались неприменимыми и никак не могли помочь. Эту ее сторону он никогда раньше не знал. Люди могут удивлять, даже после многолетнего знакомства.
А потом одна мысль неожиданно показалась ему полезной.
Обдумывая ее, он испытывал еще больший страх, гадая, где сейчас Ления, как проходит эта кампания на море и на суше. Они уже должны быть там, думал он. Они сражаются; возможно, началась осада. Возможно, она уже закончилась? Хорошо или плохо, жизнью или смертью. Если состоялось сражение, Ления не осталась в тылу. Она отправилась в Тароуз не для того, чтобы оставаться в тылу. Трудно, думал Рафел, когда твое сердце уже не принадлежит тебе полностью, хоть и бьется у тебя в груди, как всегда.
Когда часть его находится где-то далеко, там, где идет война.
Однажды той же весной Раина Видал сидела за письменным столом, за которым она обычно просматривала письма и давала указания своим агентам и советникам. Вошел слуга. И сообщил ей о том, что к ней приехали, и этот человек ждет у дверей.
В это время года она предпочитала держать окна открытыми. Весенний воздух был полезен – по ее мнению, но не по мнению ее лекаря, – он не давал разыграться головной боли, от которой она часто страдала. Вот почему она услышала стук лошадиных копыт и скрип кареты, которая поднялась на холм, а потом остановилась. Разумеется, она не могла знать, кто приехал, поэтому, когда ей после некоторого колебания назвали имя, оно вызвало шок и гнев. И, кажется… да, у нее начинала болеть голова.
Как могло быть иначе? Поистине, как могло быть иначе в мире богинь и бога?
Дверь в эту комнату обычно была открыта. Поэтому вскоре нежданная гостья просто вошла и остановилась на пороге, глядя на Раину.
– Я вернулась, – сказала Тамир. И, конечно, расплакалась.
Раина не была уверена, что сможет удержаться и тоже не заплакать, хоть и по другой причине.
Она встала из-за стола и опустилась в одно из кресел у камина. Тамир, усевшись напротив нее, быстро осушила бокал вина, жестом велела наполнить его заново, но оставила стоять на маленьком столике рядом с ее креслом. Она была очень бледна. Вероятно, испугана.
– Это все так несправедливо,
