Кревкер в задумчивости потер подбородок.
– Для начала замечу, что вы весьма неосторожны и вовсе не политик, ибо подобная искренность – наименьшая из государственных добродетелей.
– Разве у меня был выбор? К тому же вы только что спасли меня, и с моей стороны было бы неблагородно солгать вам.
Кревкер чуть улыбнулся.
– Вы мне по душе, сэр Майсгрейв, и я помогу вам, хотя все это выглядит очень странно. Я имею в виду хотя бы то, что король Эдуард пожелал поддерживать связь с мятежным Уорвиком через тайного гонца, в сущности, через частное лицо. Я опасаюсь подобной скрытности, так как за ней часто кроются недобрые дела и намерения. Однако, как я уже сказал, я помогу вам. Завтра на пиру я встречусь с графом и поговорю о вас. Сейчас же, полагаю, всем нам следует отдохнуть. Итак, доброй ночи, сэр Майсгрейв, и всецело положитесь на меня.
31
Свадьба принцессы Боны
Проглянувшее сквозь разрывы в тучах солнце осветило шпили многочисленных монастырей и церквей Парижа, скопление домов, широкую ленту Сены, в которой отражались шиферные крыши и стройные колонны особняков. Весело зазвонили колокола Сен-Жермен-де-Пре, аббатства Сен-Мартен, Святой Женевьевы, церкви Благовещения, и даже тяжелые колокола Бастилии гудели сегодня празднично. Тысячи вспугнутых шумом голубей взвились в воздух и теперь кружили в поднебесье над городом, который сегодня отдавал свою принцессу в супруги герцогу Жану II Бурбону.
На площадь в Ситэ падала тень от величественного собора Богоматери. Здесь с самого утра собралась толпа желающих поглазеть на свадебный кортеж. Тут были разряженные буржуа с супругами и выводками ребятишек, подмастерья, веселые студенты, улизнувшие ради такого дня с лекций и диспутов, солдаты, монахи, нищие, калеки. В толпе сновали торговки с корзинами на головах, предлагали свой товар бродячие продавцы индульгенций. Из окрестных улочек стекались новые потоки любопытных, а окна домов на площади, вплоть до чердачных, заполнились зрителями. Нашлись смельчаки, которые вскарабкались на крыши и даже на лепные украшения Нотр-Дама.
Филип Майсгрейв оказался на площади, когда там уже негде было яблоку упасть. До семи вечера, когда они договорились встретиться с Кревкером, он был свободен и решил, как и все, поглядеть на бракосочетание, хотя прежде всего его влекла сюда надежда увидеть Анну.
Ближе к полудню на площади появились отряд алебардщиков в королевских мундирах и внушительный отряд городской стражи. Они бесцеремонно раздвинули толпу, образовав посередине широкий проход. Слуги покрыли его алым сукном до самого входа в собор. Невзирая на то, что никто из знатных особ еще не показывался, толпа так напирала, что стражникам пришлось развернуться в цепь и усердно поработать древками пик и алебард.
Не обращая внимания на раненое плечо и летевшую со всех сторон брань, Филип протолкался поближе к паперти и оказался в первых рядах зрителей.
Наконец со стороны Луврского замка раздался пушечный залп. Толпа загудела.
– Началось!
Стражники продолжали сдерживать толпу. Гул нарастал, и вдруг донеслись пронзительные крики:
– Едут! Едут! Вон они!
Кортеж золоченых портшезов и великое множество всадников в сопровождении охраны показались в конце улицы Сен-Пьер-о-Беф. С крыш домов, как снег, посыпались цветы, грянула музыка. Парижане с восторгом глазели на знать, на лучшую кровь королевства, на роскошь и блеск, атлас и бархат, на прозрачные вуали дам, на драгоценные каменья, сверкавшие, как звезды, на дорогие попоны коней, касавшиеся золотой оторочкой или меховой опушкой уличной грязи.
– Король! – кричала толпа. – Смотрите, король! Да здравствует наш добрый государь Людовик!
Женщины махали платками, мужчины подбрасывали вверх колпаки. Не обошлось и без слез умиления при виде монарха.
Филипу Майсгрейву был хорошо виден Людовик Валуа. После блистательного Эдуарда Английского этот монарх показался ему особенно неказистым. Он был невелик ростом, кривоног и сутул, лицо короля имело землистый цвет, а черты его были чересчур резкими. Обычно Людовик одевался просто, но сейчас был облачен в алые турские шелка. Король шел, едва заметно улыбаясь, и, ни на кого не глядя, вел за руки жениха и невесту.
Принцессе Боне уже исполнилось двадцать четыре года. Для невесты это был критический возраст, но Бона, будучи постоянно чьей-то невестой, до сих пор так и не предстала перед алтарем ни с кем из претендовавших на ее руку вельмож.
Сегодня был ее день, однако бледное личико принцессы от этого отнюдь не выглядело счастливее. Оно сохраняло печальное выражение, хотя принцесса и шла с гордо откинутой головой. Бона не была хороша собой: крупный, выступавший нос отнюдь не красил принцессу. Однако осанка ее была поистине королевской, фигура, насколько можно было различить под складками парчи и шелка, – изящной.
Филип услышал, как кто-то за его спиной проговорил:
– Говорят, бедняжка проплакала ночь напролет. Зачем ей этот Бурбон, если она мечтала обвенчаться с красавцем Эдуардом Уэльским?
– Глупа, как и все женщины. Жан Бурбонский несметно богат, и на его владения никто не зарится. А принц Эдуард живет чужой милостью, и одному Господу известно, когда он нацепит свою корону, если нацепит ее вообще.
Герцог Жан шествовал по левую руку от короля. Он казался гораздо старше своей невесты и уже начинал толстеть. Его волосы были тщательно завиты и уложены так, чтобы прикрыть намечающуюся лысину. Чело жениха было омрачено – видимо, мысль о том, что ему пришлось пойти наперекор воле своего давнего друга и союзника Карла Бургундского, не давала ему покоя.
Плыл нескончаемый колокольный звон, толпа возбужденно гудела, пожирая глазами длинную процессию знати и духовенства. Парижане обожали зрелища и пользовались возможностью посудачить о каждом из проходивших мимо.
– Взгляните, вот и королева Шарлотта! Уже оправилась после родов, однако все еще бледна.
– Добрую государыню даровал нам Господь!
– А какого наследника она принесла Франции! Девять с половиной фунтов, не меньше, говорят.
Рядом с королевой вели двух нарядных девочек, ее дочерей – румяную резвушку Анну, будущую правительницу Франции, и некрасивую, чуть прихрамывающую принцессу Жанну, которой суждено было окончить свои дни в одном из монастырей.
– Глядите-ка, приехала даже Иоланта Савойская, старшая сестра Боны, и ее супруг Амедей Савойский. Но до чего же она изменилась! А ведь это была самая хорошенькая из французских принцесс. Сейчас же что кусок мяса – ни дать ни взять.
– А что это за расфуфыренный мальчонка в белом шелке? Паж этой красивой дамы в желтом?
