Как оказалось, действие для нашего молодого человека, когда дело дошло до дела, представляло некоторую сложность. Нам следовало бы знать, шагая рядом с ним, что его главным и окончательным решением вовсе не было постучаться в дверь сэра Люка Стретта; и все же этот шаг, хотя и не самый главный, был не менее неотложным. Главным же его решением было другое, к которому, раз уж он взялся за это дело, добавилось нетерпение; однако Деншер чувствовал, что тут придется пойти на компромисс с, по-видимому, слишком ранним часом. Эта причина, а также тот фермент, что вызвал в нем столь бурное брожение, были виной тому, что он не взял кеб, не говоря уже об отсутствии кебов в хмурой праздничной пустыне Лондона. Великолепная площадь сэра Люка находилась не близко, однако Деншер прошел все это расстояние, не увидев ни одного экипажа. Так у него оказалось время пересмотреть свой взгляд – взгляд, по которому случившееся почти сутки тому назад не то чтобы резко уменьшило свою остроту, но в только что упомянутую сложность ему в течение нескольких следующих минут пришлось включить еще один пункт. У дома сэра Люка, когда Деншер к нему подошел, стояла одноконная карета, при виде которой сердце молодого человека так сжалось, что он был вынужден на секунду замереть на месте. Остановка длилась недолго, но все же достаточно долго, чтобы его, словно вспышкой света, осенила догадка, от ясности которой у него перехватило дыхание. Эта карета, в такой час и в такой день, по всей вероятности – собственная карета сэра Люка, потрясла его как знак, что великий врач вернулся. Это, в свою очередь, могло доказывать что-то еще, и еще более убедительно, и он вдруг понял, что бледнеет от воздействия двойного предчувствия. Мысль его на миг отскочила назад, словно ядро, столкнувшееся в воздухе с другим ядром: он смотрел в глаза той истине, что гораздо сильнее, чем увидеть Кейт Крой, ему хотелось увидеть свидетеля, только что явившегося из Венеции. Он совершенно определенно желал оказаться в его присутствии и услышать его голос – это было словно взрыв в сознании, породивший упомянутую вспышку света. К его счастью, тут последовало нечто, загасившее эту вспышку. Деншер вдруг, в ту же минуту, заметил, что лицо кучера на облучке кареты ему знакомо, хотя, насколько он помнил, ему никогда прежде не случалось видеть карету сэра Люка. Просто карета, когда он подошел поближе, оказалась каретой миссис Лоудер; лицо человека на облучке он, приходя и уходя из дома на Ланкастер-Гейт, мельком видел ожидающим у входа. И тут к Деншеру пришло спокойствие: владелица Ланкастер-Гейт, подчинясь стремлению, не столь далекому от его собственного, самолично явилась за новостями и явно теперь выслушивала эти новости, поскольку карета ее ждала. Следовательно, сэр Люк вернулся – только у него теперь сидела миссис Лоудер.
Это последнее соображение привело к тому, что Деншер снова промедлил, а пока он медлил, кое-что еще пришло ему на ум. Это ощущалось, виделось во всем, при его новом понимании ситуации: это была ситуация высокого нервного напряжения, а в таком случае, чтобы узнать все поскорее, Кейт могла приехать сюда вместе со своей тетушкой. Предположение, что тогда она, вполне вероятно, могла остаться ждать в карете, возымело тот эффект, что, прежде чем Деншер успел себя сдержать, он оказался перед окошком экипажа. Не здесь хотел он увидеть Кейт, однако, если она была в карете, он не мог притвориться, что ее не заметил. В следующий миг он, однако, обнаружил, что если кто-то и сидел там, то никак не Кейт Крой. Оказалось – и это был для него весьма чувствительный шок, – что это та самая персона, чье узнаваемое лицо явилось ему в последний раз за прозрачной витриной кафе в Венеции. Великолепное стекло кафе Флориана было материалом значительно более прозрачным, чем, даже при опущенном стекле в окошке кареты, сумрачный воздух лондонского Рождества; тем не менее обмен взглядами узнавания меж двумя мужчинами смог состояться. Деншер почувствовал, что его взгляд застыл от потрясения, а это – хотя он тут же обратил к карете спину, – по-видимому, столь часто повторялось, что превратилось как бы в его особую привилегию. Он взошел по ступеням крыльца и тронул звонок с острым ощущением, что этот приятель Кейт привычно наблюдает за ним, и всегда с позиций, почти оскорбительно выгодных. На какое-то время он забыл про тот случай, когда поощряемый молодой человек некоторым образом способствовал уходу человека расстроенного, поскольку сейчас лорд Марк вовсе не казался более расстроенным, чем выглядел тогда, за столиком кафе. Деншер полагал, что сам он выглядит праздношатающимся, тогда как лорд Марк всегда вполне уютно устроен. Деншер думал о нем, несмотря на различие в их обстоятельствах, как о человеке, более уютно устроившемся теперь, чем когда-либо; более того, он думал о нем как о друге особы, с которой всего минуту назад он считал себя связанным не только внутренне. Этот человек сидел на том самом месте, где, рядом с миссис Лоудер, Деншер предполагал увидеть Кейт, и это было достаточным подтверждением. Во всяком случае, в тот самый момент дверь дома отворилась и перед Деншером возникла миссис Лоудер. Это уже было что-то – по крайней мере, это не была Кейт! Тетушка Мод была здесь собственной персоной, во всем блеске своего изобилия; с абсолютным присутствием духа она не только решила, что лорд Марк, там, в карете, не имеет значения, но и твердым заявлением, брошенным через плечо, помешала дворецкому сэра Люка остаться слушать ее беседу с джентльменом, позвонившим в дверь.
– Я сама все скажу мистеру Деншеру, вам незачем ждать! – И беседа потекла, незамедлительно и изобильно, прямо на ступенях крыльца. – Он приезжает прямо из Венеции, завтра, рано утром. Я не могла не приехать, чтобы узнать.
– Я, как и вы, тоже не мог, – просто сказал Деншер. – По пути к Ланкастер-Гейт, – добавил он.
– Это мило с вашей стороны, – тускло улыбнулась она, и он увидел, что выражение ее лица соответствует ее улыбке.
Вместе с тем, что она только что сказала, это заставило его понять все, и он стоял, воспринимая новость, в атмосфере необыкновенного, зловещего, почти профессионального сочувствия, уже ставшего ей свойственным как способ общения с ним, а теперь получившего новый накал.
– Ну, получили вы вашу новость?
Он так хорошо знал, что миссис Лоудер имела в виду, и, равно с этим, знал, что́ он «получил» и чего не получил, что, поколебавшись самую малость, дал понять, что не удовлетворен.
– Мою новость – да.
– Наша дорогая голубка, как Кейт ее называет, сложила свои чудесные крылья.
– Да, сложила.
Это было для него мучительно, но он пытался принимать ее слова так, как они предназначались, а миссис Лоудер явно принимала его формальное согласие за самоконтроль.
– Если только не правильнее будет сказать, – соответственно продолжила она, – что она распростерла их еще шире.
Он снова согласился лишь формально, хотя, как ни странно, эти слова в высшей степени подходили к образу, живущему в глубине его воображения.
– Да, распростерла их еще шире.
– Для полета – я верю в это! – к счастью более великому…!
– Верно. Более великому, – почти прервал ее Деншер, но теперь уже с видом, как он сам опасался, чуть ли не предостерегающим.
– Вы, разумеется, имели право на получение такой новости непосредственно. Нам сообщили вчера, поздно вечером. Я не уверена, что в ином случае я не отправилась бы к вам сама. Но вы направляетесь, – спросила она, – ко мне?
Деншер помедлил минутку – еще подумать, да и окошко кареты было вполне на виду. Ее звучное «ко мне», донесшееся до него сквозь теплую сырость, возымело эффект удара кулаком в грудь. Вы «укрощены», тетушка Мод?! Она и вправду была укрощена, и от меры ее укрощенности у него в этот момент странно перехватило дыхание. Его взгляду оттуда, где они стояли, было доступно отверстие, в котором могло показаться лицо сидевшего в карете, и он заметил, что его собеседница, со своей стороны, поняла вопрос, крывшийся в его взгляде, тем более что он его незамедлительно произнес вслух:
– А вы будете одна?
Его слова прозвучали как безотчетное, непосредственное отражение его состояния – образа, ярко в ней расцветшего, но это было почти лицемерием. Они прозвучали так, будто ему хотелось прийти и излить ей душу, тогда как он вовсе этого не желал. Нужда в излияниях неожиданно – с предыдущей ночи – иссякла в нем, и никогда прежде он не сознавал в себе столь глубокой сдержанности.
А миссис Лоудер тем временем отвечала ему щедро, великодушно:
– Абсолютно одна. Иначе я и представить себе не могла бы. Столько чувств, дорогой друг, слишком много всего! – То, что не сумели высказать ее уста, выразила ее рука, в следующий миг утешающе сжавшая его руку. – Дорогой друг, дорогой друг! – Она была глубочайшим образом «с ним» и стремилась помочь еще больше, что заставило ее тут же продолжить: – А может быть, вы сегодня вечером, ради скорбного – а как же сейчас иначе! – Рождества, пообедаете со мной tête-à-tête?
