Договориться ни до чего не удалось. Мы не знаем, чем именно, но Баторий быстрее Грозного купил себе крымскую дружбу.
Еще одним потенциальным союзником Москвы оставался король Дании Фредерик. Он мог бы при соответствующей дальновидности, а заодно и расторопности московской дипломатии, из потенциального стать действительным союзником, но и здесь кремлевские власти сработали как нельзя хуже для себя.
Интересно, что датский король первым обратился к московскому царю с предложением вечного мира на взаимовыгодных условиях. С этой миссией летом 1578 года от датского короля к Ивану Грозному прибыло посольство. Правда, Дания, как мы помним, ранее заключила мир со Швецией, но сделала это под давлением обстоятельств. Искренней дружбы между этими традиционно враждебными государствами быть не могло, слишком много между ними накопилось противоречий, и последнему миру никто ни в Дании, ни в Швеции не верил. Зато Фредерик искренне искал дружбы с Москвой, но в самой Москве то ли в эту искренность не поверили, то ли сочли условия, предлагаемые Данией, для себя невыгодными. Но, скорее всего, здесь верх одержало непонимание московской стороной реальной обстановки, помноженное на обычное упрямство.
Одним из условий договора о вечном мире датская сторона ставила возвращение ей занятых русскими городов Гапсаля, Леаля и Лоде, которыми Дания владела ранее, а потому считала их своими. Других претензий у короля к русскому царю не было, и Фредерик в случае возвращения ему названных городов обещал содействовать Москве в изгнании из Ливонии шведов. Датскому королю можно было верить хотя бы потому, что он не доброхотствовал Баторию, и, как мы помним, незадолго до этого он отказался от союза с ним. Но московские политики, словно не чувствуя изменяющейся не в их пользу обстановки, упрямо стояли на своем, не желая ничего уступать. Главным условием мира и союза они требовали от датского короля признания за Московским государством всей Ливонии и Курляндии, оставляя датчанам лишь остров Эзель с прилегающей прибрежной материковой провинцией, так что датская сторона от такого союза ничего не приобретала, зато должна была воевать на стороне русских против шведов. Больше того, в своем проекте договора о мире московская сторона назначила еще целый ряд условий, явно выгодных только для себя одной. Излишне говорить, что и тут дипломатия Грозного потерпела фиаско. Изоляция России стала полной.
Военные приготовления подходили уже к концу, когда Баторию, наконец, представили в Кракове русских послов, томившихся уже давно в Литве в ожидании подтверждения перемирия. Принимая послов, король не встал при упоминании царского имени, не спросил о здоровье царя, словом, демонстративно не соблюл принятых норм дипломатического этикета. Видя такое и поняв, что польский король не скрывает своих намерений насчет войны, послы отказались править посольство.
Но присутствовавший тогда на приеме у короля литовский подканцлер заявил московским дипломатам:
«Пришли вы не с обычаем к обычаю: вашего приказа здесь не будут слушать; как здесь вам скажут, так и делайте; если за вами есть дело, то ступайте к руке королевской и правьте посольство, а государь наш, Стефан-король, не встанет, потому что ваш государь против его поклона не встал».
В результате еще некоторых препирательств, которые с московской стороны сводились к тому, что, дескать, король царю не ровня, русское посольство ни с чем отпустили назад. Таким образом, установленное было трехлетнее перемирие подтвердить не удалось, после чего новая эскалация войны стала неизбежной.
Удрученный последними неудачами в Ливонии, когда Мстиславскому не удалось отбить Венден, и обеспокоенный за судьбу своего последнего посольства, Иван IV летом 1578 года писал Баторию:
«Ты, сосед наш, мимо прежнего обычая послов наших задержал; дело, которое по договору послов твоих крестным целованием утверждено, до сих пор еще не довершено, чего никогда прежде ни при каких государях не бывало, да и ни в каких землях христианских не ведется; а послам нашим с твоими панами о Лифляндской земле говорить нечего, потому что с ними об этом наказа нет; то дело особенное, а ты для него шли к нам своих великих послов немедленно».
Но король не собирался отправлять своих послов к московскому двору, вместо этого он послал своих воевод в Ливонию.
В конце октября 1578 года небольшой корпус польско-литовских войск под командованием литовского гетмана Сапеги подошел к Вендену, вновь осажденному московскими полками.
Еще в конце лета воеводы Голицын, Хворостинин и Тюфякин заняли крепость Оберпален, последнее пристанище несостоявшегося ливонского короля Магнуса, которое тот бросил ввиду приближения русских. Оставшийся после бегства незадачливого короля, теперь уже дважды изменившего русскому царю, гарнизон крепости сдался московским воеводам практически без сопротивления. После такой, мягко говоря, победы воеводам следовало спешно выступать к Вендену. Эта крепость совсем недавно выдержала тяжелую осаду, от которой еще не успела оправиться, так что на этот раз могла бы и не устоять. Казалось бы, удача при овладении Оберпаленом, даже вот такая, мнимая, должна была подвигнуть воевод на дальнейшие подвиги. Но московская военная машина тем и отличалась от других, что победы не побуждали к активности, не давали ни малейшего почина к стремлению воспользоваться ими, а напротив, вызывали тягу к передышке, в результате которой, как правило, результаты сводились к нулю. Так вышло и на этот раз. Только после гневных окликов царя воеводы выступили к Вендену, но дорогое время было упущено. К крепости с другой стороны спешил на помощь литовский гетман.
Русские вышли к Вендену раньше литовцев и успели даже устроить вокруг него осадный лагерь, когда вдруг обнаружили приближающегося с тыла противника. Но этим неблагоприятно складывающаяся для московских воевод обстановка не исчерпывалась. Неожиданно к Вендену с другой стороны подошел шведский отряд под командованием генерала Бое. Военные историки до сих пор не могут точно установить того, случайно ли союзные польско-литовские и шведские войска соединились под Венденом, или все-таки встреча была запланированной заранее. Впрочем, это не так важно. В любом случае встреча оказалась для московской стороны роковой.
Русское воинство насчитывало 18 тысяч человек, в рядах объединенных сил противника людей находилось явно меньше, что нетрудно было оценить даже на глаз, а потому московские воеводы не стали ждать на себя нападения за укреплениями осадного лагеря и 21 октября вышли навстречу врагу на открытую местность. Битва была долгой и упорной. Первой не выдержала ударов «правильного оружия» татарская конница и беспорядочно отступила, расстроив ряды русской пехоты, а местами и смяв ее. Пехота смешалась, наконец, дрогнула и, оставив позиции, отошла в осадный лагерь. Почуяв вкус победы, увлеченный азартом, неприятель атаковал русские укрепления, но повсюду был отбит огнем и, понеся большие потери, прекратил нападения. Ночь остановила побоище.
Утром, прежде чем битва возобновилась, на русской стороне вдруг обнаружилось, что главный воевода Голицын, а с ним еще некоторые военачальники помельче ночью бросили свое воинство и тайком покинули лагерь. Как позже выяснится, они, ввиду надвигавшегося поражения, ускакали в Дерпт, так что в наступивший день общее руководство боем было утрачено. Оставшиеся при войске воеводы как могли организовали оборону лагеря, но отсутствие единого командования и упадок боевого духа, как следствие предательства главного военачальника, не оставили шансов хоть на какой-нибудь успех. Тем не менее московские ратники еще долго отражали атаки противника, но, в конце концов, никем не управляемые были полностью разбиты. Потери московского войска оказались огромными. Только убитыми они составили более шести тысяч человек. В бою погибли воеводы В.А. Сицкий, В.Ф. Воронцов, Д.Б. Салтыков и М.В. Тюфякин. Еще четверо русских воевод оказались у противника в плену. Неприятелю достались вся бывшая при войске русская артиллерия, весь обоз и много коней.
Разгром русского войска при Вендене окончательно отдал стратегическую инициативу в руки польско-литовского короля, которую тот больше не выпускал до конца войны.
Но неудача требовала ответного действия, просто так уступать врагу инициативу русский царь не мог, а потому на заседании Боярской думы в конце 1578 года было решено следующим летом провести крупную наступательную операцию. В июле царь был уже в Новгороде, где к тому времени сосредоточились крупные силы для нового похода, целью которого снова была выбрана Ливония. С прибытием царя новую кампанию можно считать начавшейся, правда сам Иван Васильевич непосредственного участия в ней не принял, оставаясь в Новгороде, но его воеводы повели московские войска в южную часть Ливонии, имея наказ перейти Двину и достичь Курляндии. В этом был очередной просчет Грозного.
