Когда дети устают, они напоминают друг другу, что хотят "любой ценой остаться французами". И последние слова книги - "Долг и Отечество!"
Хотя "Тур де Франс" был написан на волне войны с Пруссией, он не проповедует месть. Дети не встречают солдат на своем пути, и среди их знакомых нет разговоров о войне, только о том, как спастись от нее и восстановить жизнь. Эльзас и Лотарингию оплакивают, но горе от их утраты нужно заглушать работой, а не войной. Эрнест Лависс, который был моложе Бруно, а в 1870 г. ему было еще двадцать лет, в своих назидательных сказках и историях закладывал более язвительные ноты: долг сыновей - отомстить за отцов, долг детей - отомстить за прошлые поражения. Его книги и подобные им также широко читались. Но мне кажется, что патриотизм, который они пропагандировали, ставил на первое место национальную интеграцию. Разграничить их трудно, темы часто смешиваются. Но просто сделать военную службу приемлемой - это уже было огромной задачей. Постоянно повторяющаяся тема долга добропорядочного гражданина служить своей стране и защищать Отечество легко может быть принята за милитаризм, если не помнить, что она была направлена на привитие чувств, полное отсутствие которых разрушает современное государство".
Проблема национальной интеграции выходила далеко за рамки армии. Целые поколения должны были пройти базовую подготовку, просто стать способными к радикально новому обучению. Все усилия школы были не слишком велики, чтобы цивилизовать гражданство или хотя бы его половину: "хорошо обученные дети станут мудрыми гражданами. Из них также получатся хорошие солдаты". Обратите внимание на порядок. Четыре основные обязанности гражданина: получить образование в молодости и впоследствии позаботиться о том, чтобы его дети получили образование; ревностно исполнять свой воинский долг и всегда быть готовым к защите отечества; регулярно платить налоги; голосовать и избирать наиболее честных и способных кандидатов. Мы видели, как много предстояло сделать по всем пунктам, и хорошо рассматривать учителей и учебники в этом контексте.
Учителя преподавали или должны были преподавать "не только из любви к искусству или науке... но и из любви к Франции" - Франции, вероучение которой должно было быть привито всем неверующим. Католический Бог, партикуляристский и отождествляемый с отечеством только ревизионистами на рубеже веков, был заменен светским Богом: отечеством и его живыми символами - армией и флагом. Катехизис был заменен уроками обществоведения. Библейская история, запрещенная в светских школах, была заменена святой историей Франции. Французский язык стал не просто достоянием образованных людей: он стал достоянием, которым могли владеть все, что, как показала война 1914 года, существенно сказалось на сплоченности нации.
Но влияние школы шло дальше. Во-первых, литературный или письменный язык, который дети изучали в школах, был настолько же чужд разговорному языку, насколько сам разговорный французский язык был чужд их родному диалекту. Другими словами, школы начинали свою работу с пропаганды искусственного языка, причем это касалось даже франкоговорящих людей. В основном это происходило через диктанты - "инструмент изученного и универсального языка", выходящего за рамки местных знаний. В результате многие студенты научились свободно и легко выражать свои мысли в устной речи, но испытывали трудности с письмом или выражением мыслей в идиоме, близкой к письменной речи. Лучше всего это видно на примере сохранившихся жандармских рапортов, которые зачастую составлены в скованном административном стиле и неловко и запутанно описывают даже простые события.
Поразительным результатом этого (гораздо хуже в районах, отделенных диалектом) стало то, что "в течение нескольких месяцев или лет [дети] не подают никаких признаков интеллекта, а лишь подражают тому, что видят". Подобно тому, как законодательство может порождать преступность по своему произволу, так и образование порождало тупость, устанавливая стандарты общения, которые многим было трудно достичь. "Наши дети не могут найти, да и не имеют возможности найти, достаточно французских слов, чтобы выразить свои мысли", - рассказывал один из учителей Канталя. В результате возникло разделение между школьным обучением, которое часто приобреталось путем заучивания, и ассимиляцией, что замедлило прогресс школ. Заучивание избавляло от необходимости "переводить свои мысли на правильный французский". Оно также отрывало слово от реальности. Многие дети "умеют писать, но слоги не имеют для них никакого значения; умеют читать, но не понимают прочитанного, не могут распознать в письменном виде некоторые слова, которые они знают, но орфография которых им чужда", не могут идентифицировать слова, выученные на французском языке, с окружающими их предметами. "Вы выучите его, этот язык воспитанных людей, и когда-нибудь будете на нем говорить", - обещал в 1897 г. в Дордони один из лауреатов премии. Употребление будущего времени в столь невероятных обстоятельствах позволяет предположить возможную причину того, что к 1907 году число неграмотных призывников, по-видимому, было несколько выше, чем в ближайшем прошлом. Абсолютное запрещение на-тивного языка, которое было полезно при обучении французскому как второму, тормозило изучение идиоматического французского и препятствовало его полному усвоению.
Это не значит, что французский язык не добился больших успехов. Это так. Но письмо оставалось социально привилегированной формой выражения, а французский язык школ и диктантов был как отчуждающей, так и интегрирующей силой. Возможно, именно это имел в виду школьный инспектор, когда, оглядываясь на 1897 год, заявлял: "Раньше невежество предшествовало школе, сегодня, наоборот, оно следует за школой".
Конечно, были и положительные (с точки зрения школы) результаты, и они тоже выходили за рамки очевидного. Символизм образов, изучаемых в школе, создавал совершенно новый язык и обеспечивал общие точки отсчета, преодолевающие региональные границы, как и должен был делать национальный патриотизм. Там, где местные диалекты и обороты изолировали и сохраняли, уроки школы, стандартизированные по всей Франции, учили объединяющему идиому. В Эне, Арденнах, Вандее все дети знакомились с обозначениями или идентичностями, которые впоследствии могли быть использованы властями, прессой и политиками для обращения к ним как к единому организму. Уроки, подчеркивающие определенные ассоциации, связывали поколения. Короли Франции - старшие сыновья Церкви, время - река, несущая в своих водах все, поэт - любимец муз, Турень - сад Франции, Жанна д'Арк - пастушка Лотарингии. Местные пилы и пословицы заменялись общенациональными, региональные выражения – книжными.
Замки в Испании возвышались над местными руинами, а золотые телята блеяли громче, чем конюшни. Сама мифология честолюбия теперь иллюстрировалась пейзажами, которые подсказывало образование, более захватывающими, чем более скромные, но к тому времени не менее знакомые. Это лишь отдельные аспекты широкомасштабного процесса стандартизации, который способствовал созданию и укреплению французского единства и одновременно распаду соперничающих альянсов.
Культурные основы сельского общества, и без того изрядно потрепанные материальными изменениями, были еще более
