Паркер мучился от головной боли, которая оказалась на удивление верной подругой, и никак не хотела оставлять его в покое. Преследовала по пятам, нежно прижималась к нему и шептала на ухо: «давай я ещё немного с тобой поиграю». Сил подняться с кровати у Эшли не было. Он вообще себя человеком не чувствовал. Это было унизительно, отвратительно, ужасно. Господи, это ж надо было так напиться! Хорошо, хоть имя свое не забыл, и то прекрасно. Если бы еще и амнезия к нему в гости пожаловала... Короче говоря, в данный момент он себе не завидовал. Дитриху тем более не завидовал, ибо Ланц побил все мировые рекорды по количеству выпитого. Может, преувеличение, но Паркера точно переплюнул. Глядя на него, Эшли думал, куда же тому лезет столько выпивки, но вслух этот вопрос не задавал, озадачиваясь в одиночку.
Возвращение домой получилось эпичным. Обрывки воспоминаний сейчас всплывали в памяти Паркера. Это было довольно жалкое зрелище. Он вспомнил, что умудрился зацепиться за ступеньку, в результате чего растянулся перед домом, потом еще пытался подняться на ноги, в итоге добился успеха, но в прихожей опрокинул вешалку с верхней одеждой, и, пока пытался поставить её на место, попал в поле зрения матери. Они словно поменялись местами. Раньше Эшли ухаживал за Шанталь, теперь ей пришлось ухаживать за великовозрастным сыночком, который всегда был образцом порядочности и ни разу в жизни не позволил себе переборщить со спиртным.
Кажется, пока он поднимался по лестнице, его все же стошнило. Сейчас Паркер плохо помнил этот момент, но что-то подсказывало ему, что он оставил свой след в истории великих алкоголиков и облевал лестницу. Вероятнее всего, убирать пришлось матери.
Сразу же стало стыдно за свое поведение. Паркер вытащил из-под головы подушку. Ойкнул, почувствовав очередной приступ тошноты. Все-таки перебрал он вчера основательно. При этом пили они с соседом все, что горит, без разбора. Хорошо, хоть до одеколона не добрались. Весь вечер они только и делали, что пили, пили и еще раз пили, время от времени вспоминая о том, что именно заставило их собраться вместе, и на фоне этого, кажется, оба прослезились. Теперь Паркеру стало стыдно и за это. Можно было вести себя намного сдержаннее и культурнее. Помнится, вчера они обсуждали Кристину, преимущественно недобрыми словами. Потом Ланц возмущался несправедливостью жизни и тем, что она – отменная сука. Знает, как ударить больнее и бьет. Ни одна интриганка не умеет плести козни так же виртуозно, как это делает жизнь. Паркер соглашался, и они снова пили.
Ближе к двум часам ночи их разогнала Лота, заявив, что, несмотря на все факторы, что заставляют их травить организм совершенно ненужным пойлом, она их поведение не одобряет. И считает, что своим поведением они только унижают самих себя. Да и вряд ли бы Люси оценила такой поступок. Эту фразу женщина бросила напоследок, заметив, что Дитрих вот-вот откроет рот, в попытке наорать на нее. Младший Ланц тут же сник, услышав о Люси, ни слова не произнес. Допил залпом содержимое своего стакана и сказал, что, пожалуй, Лота права. Действительно, хватит.
Паркер давно об этом подумывал, но как-то не с руки ему было прерывать Ланца и говорить, что горю не помочь. Ни слезами, ни выпивкой. Если так случилось, то обратно уже ничто не вернется. И нужно жить дальше. Хотя бы пытаться плыть вперед, а не идти под воду, сложив руки. Дитриха в тот момент эти слова, скорее всего, могли не на подвиги вдохновить, а разозлить. Потому Эшли молчал.
Из гостиной раздавались голоса. Диктор читал прогноз погоды. Каждое его слово отдавалось болью в голове Эшли. Хотелось спуститься вниз и выключить раздражающий ящик, а потом вновь уснуть и проснуться уже без головной боли.
Как по заказу, голос диктора умолк. Паркер только-только собирался возблагодарить небеса за этот подарок, как внизу что-то загромыхало. Кажется, разбилась тарелка. Паркер пришел к мысли, что мать нарочно все это делает. Издевается над ним, припоминая его поведение в подобных ситуациях. Он, правда, в сходных случаях вел себя несколько иначе. Не громил весь дом, просто делал вид, что знать мать не знает. Делал все, что она просила и даже больше, но на лице отражался такой скепсис, что можно было пару-тройку десятков человек убить равнодушием, написанным на лице. Иногда Эшли позволял себе огрызаться на мать. Если она уж очень его раздражала своими пьяными речами и выходками. Проспавшись, она, конечно, перед сыном извинялась, а вот он так и продолжал одаривать её холодным взглядом.
Каждый её загул провоцировал все большее отторжение.
И теперь Паркер сам повторил судьбу матери.
Он засунул голову под подушку, надеясь, что так до него не будут долетать звуки из гостиной. Конечно, особого эффекта это действие не произвело. В гостиной, как все шумело, так и продолжало шуметь, а у Паркера в голове творился форменный ужас. Еще и во рту мерзкий привкус присутствовал. Будто несколько отчаянных кошек использовали его ротовую полость в качестве туалета, справив туда малую нужду.
– Больше никогда не буду пить, – прошептал Эшли.
Он хотел произнести это громче, но голос его предал. Из горла вырвались какие-то невнятные хрипы. Паркер застонал, в который раз коря себя за то, что, не умея, взялся пить. А ведь народная мудрость не зря говорит: не умеешь – не берись. Все равно ничего хорошего не выйдет, только шишек набьешь.
Стук в дверь, пусть и тихий, сейчас произвел эффект разорвавшейся бомбы. Паркер посмотрел на дверь почти с ненавистью, но отвечать ничего не стал. Все равно его никто не услышал бы с этого расстояния.
Не дождавшись ответа, Шанталь сама открыла дверь. В руках у нее был стакан с какой-то мутно-белой жидкостью.
– Хотела спросить, как у тебя дела, но уже и сама вижу, что не очень, – произнесла она. – Выпей, должно помочь.
Она присела на край кровати, протянула сыну стакан с напитком. У Паркера вновь тошнота к горлу подкатила. Он ненавидел этот дрянной напиток. Шанталь, разумеется, не стала предлагать ему обезболивающее, за которое Эшли сейчас готов был отдать королевство, если бы у него это самое королевство было.
– Меня сейчас вырвет, – просипел он.
– Опять? – хмыкнула мать.
Из чего Эшли сделал вывод, что все-таки ему это не привиделось. Его, действительно, стошнило на лестнице.
– Можно мне таблетку от головной боли?
– Пей это.
– Оно мерзкое.
– Зато интоксикацию снимет. Ты накидался по самые брови, так что тут не обойдешься обезболивающим. Эту гадость надо из организма выводить.
Его мать, как обычно, смотрела на проблему глазами медика, а не глазами рядового обывателя. Паркер тяжело вздохнул и попытался присесть на кровати. После пары неудачных попыток у него все-таки получилось, за что он мысленно себя похвалил. Это было практически достижением. Еще несколько минут назад Паркеру казалось, что он вообще не способен подняться с кровати в этот день. Максимум, беспомощно перекатиться с одного бока на другой. Если не свалится с кровати, то вообще можно себя в герои записывать, не раздумывая.
