А прецеденты были. Один раз Паркер чуть не упал на пол, едва успев зацепиться за изголовье кровати.
– Меня снова вырвет.
– Тебя и так, и так вырвет, – пожала плечами Шанталь.
Эшли собирался ответить матери, но все же прикусил язык, сделав вид, что ничего не происходит, и он не замечает попыток подколоть его. Совершенно очевиден был факт, что мать над ним просто издевается, как и он над ней когда-то. Но, на самом деле, она прекрасно понимает его состояние и сочувствует непутевому сыну, который не знает меры в спиртном.
Жидкость и, правда, была противной на вкус. Лучше бы он ошибся в своих предположениях. Но, увы, он и сам поил мать этим раствором после ночных гуляний, так что был совсем не удивлен её подношением. Организму и, правда, помогало отлично, а вот вкус был настолько отвратительный, что лучше бы, на самом деле, кошки ему в рот пописали.
– Не поделишься, что заставило так нажраться? – без предисловий начала допытываться Шанталь.
Иногда у нее просыпалось желание поучить своего ребенка, хотя большую часть времени они не проявляли к жизни друг друга особого интереса. Просто так обоим было удобнее. Они, конечно, понимали, что родственные чувства – это хорошо, просто здорово, но, тем не менее, особых тем для разговоров у них не было. С дочерью Шанталь было бы проще найти общий язык, у них нашлись бы сотни самых разнообразных поводов для сплетен, но Эшли был парнем, потому и особого сходства в интересах у него с матерью не наблюдалось. Да, они ценили друг друга, поддерживали в трудных ситуациях, но все равно была между ними какая-то дистанция.
Иногда Шанталь казалось, что это она виновата в том, что сын держится на расстоянии, но потом понимала: все нормально, так и должно быть. В конце концов, она же не подкаблучника растит. Эшли сам найдет путь в этой жизни, она только будет рядом с ним и поможет в трудный момент, если ему это понадобится.
Единственное, что немного напрягало женщину, так это внешность сына. Он был похож на своего отца. Очень сильно похож. Это не причиняло ей боли. Шанталь об этом как-то даже не задумывалась. Её одолевали мысли иного толка. Шанталь не хотела повторения своей судьбы для какой-нибудь другой девушки. Пока у нее не было поводов переживать, но нет-нет, да и закрадывалась в сознание мысль о том, что в итоге Эшли вырастет похожим на своего отца не только в плане внешности, но и в плане характера.
– Я вернулся с похорон, – произнес Эшли размеренно. – Мы поговорили с Дитрихом, и пришли к выводу, что должны напиться...
– Зачем?
– Он, чтобы заглушить душевную боль, я – за компанию. К тому же ты знаешь, я тоже любил Люси. Правда, больше, как сестру, а не, как девушку.
– Они жили вместе, да?
– Какая, собственно, разница? – спросил Паркер, поставив стакан на прикроватную тумбочку и откидываясь на подушки.
В голове, по-прежнему, шумело.
Да и тему для разговора мать выбрала не самую подходящую. Эшли не считал себя в праве трясти чужим грязным бельем в воздухе. Если бы он жил с кем-то, это можно было бы обсудить, но жизнь Люси и Дитриха не касалась никого, кроме них самих.
Да, они жили вместе. И что с того? От такой матери, как Кристина, он бы и сам сбежал, не дожидаясь, когда она укажет ему на дверь, потому как невозможно было найти общий язык с той стервой, не испортив себе кровь.
– Просто задумалась, что в подобном случае сделал бы ты, – ответила Шанталь, забирая стакан и направляясь к двери. – Отдыхай, Эшли. Надеюсь, к вечеру тебе станет легче.
– Ага, – пробормотал Паркер, шаря по тумбочке рукой.
Надо же умудрился не только доползти до кровати, но и сумел не повалить все, что было в комнате по пути к ложу.
С размышлений над собственными умениями добираться до спальни без происшествий (ну, почти без них), Эшли тут же перешел на размышления о словах матери, небрежно брошенных, но достигших цели.
Ситуация была неоднозначная. Сходу ответить практически невозможно. Быть может, он просто никогда не влюблялся настолько сильно, как Ланц, чтобы безоговорочно принять все условия истеричной бабы, которая буквально насильно вручила ему Люси, не обращая внимания на сопротивление со стороны дочери. Наверняка, в тот момент, когда увидел их на пороге дома, Дитрих особого восторга не испытал. Было бы странно, начни он прыгать до потолка и кричать, что именно этого ждал всю жизнь. Эшли был уверен, что Дитрих сомневался в правильности своего поведения.
Эшли не отрицал, попросись Люси пожить у них с матерью, они не отказали бы. Но он знал Люси несколько лет, а не пару месяцев. Подобное решение невозможно было бы назвать авантюрой или поиском приключений на свою голову. Но Дитрих-то находился на другой исходной позиции. Он практически не знал Люси, у него с ней всего одно свидание было, ну еще тот поцелуй, о котором потом слухи почти целый месяц по школе ходили, обрастая все новыми подробностями. Паркера сплетни ужасно раздражали. Он терпеть не мог, когда на людей льют грязь. Незаслуженно.
Когда человек сам дает повод, тут нечего обсуждать. Называется, за что боролись, на то и напоролись. Но, когда человек ведет себя скромно, а о нем отзываются, как о шлюхе, становится обидно, и хочется дать отпор тому, кто смеет открывать рот и говорить о том, в чем не разбирается. Такая ситуация и сложилась в школе вокруг Люси, которую только ленивый не пытался очернить. Паркеру отчаянно хотелось придушить всех и каждого, кто открывал рот, чтобы сказать очередную гадость в адрес Лайтвуд.
И теперь они все лили слезы на могиле девушки. Это казалось Паркеру очередной плохо срежиссированной постановкой, в которой заправляла Кристина Вильямс. Присутствие всех сожалеющих, которым, на деле, наплевать на Люси, смотрелось довольно нелепо. А отсутствие Ланца, действительно, превращало трагическое событие в фарс. Позвать всех, кому ровным счетом наплевать на произошедшее, оставив за бортом человека, которому Люси была дорога.
Размышления о Кристине, как всегда, вызвали в душе Эшли очередную волну черной ненависти. Поняв, что ему надоело валяться на кровати, подобно овощу, он вновь попытался принять сидячее положение, а потом уже и встать на ноги. Держась за стену, он сумел добраться до ванной комнаты. Лезть в ванну не рискнул, просто пустил холодную воду и сунул под нее голову, в надежде, что тяжесть пройдет, и появятся светлые мысли. Хотя бы пара. А не сплошные мрачные размышления о мерзких людях и несправедливости жизни...
Ближе к вечеру Паркер чувствовал себя, пусть и не особо счастливым, но живым. До этого его не покидало ощущение, что он – зомби. В голове, несмотря на принятое обезболивающее, все ещё присутствовали отголоски боли. Придав себе товарный вид, он спустился вниз и даже героически попробовал что-то съесть. Чем-то оказалась жидкая овсяная каша, нечто вроде привета из соседнего дома, а еще крепкий чай с лимоном и сахаром. Желудок все равно отказывался принимать пищу. Эшли с трудом глотал склизкую овсянку, думая о том, что она похожа на мерзких слизней, когда варится без соли и сахара, да еще и комковатая. Глядя на мать, поедающую картофельный суп хотелось рыдать. Потому что суп пах аппетитно, но стоило только потянуться к нему, как тут же возвращалась давняя знакомая – тошнота. И снова приходилось давиться полезной овсянкой, призванной производить целительный эффект.
