Фабрика «Виктория миллз», где Энгельс должен был набираться опыта, существует и поныне; она выпускает холст для переплетного дела. Молодой немец познакомился там с 19-летней ирландкой – прядильщицей Мэри Бернс. Они быстро нашли общий язык. И не только потому, что немцу было легче понимать ирландский выговор девушки, чем местный ланкаширский диалект. Мэри стала для Фридриха лучшим проводником по рабочим окраинам Манчестера, бесценным помощником в его исследованиях.
Вместе с 15-летней сестрой Мэри работала в прядильном цехе по 12 часов в день (за 10 шиллингов, то есть за половину фунта стерлингов в неделю), да еще добрых три часа ежедневно тратила на то, чтобы пешком добраться на фабрику и вернуться домой, на Коттон-стрит, 18. Бывая там, Энгельс всякий раз дивился, как у девушки хватало после этого сил водить его по манчестерским трущобам, посещать рабочие кружки, слушать воскресные лекции в «Доме знания» – одной из первых в городе библиотек для трудящихся.
Словом, прядильщица с «Виктории миллз» была не только незаменимым проводником. Ее личная судьба послужила частицей собранного в Манчестере материала, опираясь на который Энгельс написал свою первую книгу «Положение рабочего класса в Англии». Мэри Бернс до конца своих дней осталась его верной подругой.
Манчестер больше чем какой-либо другой город Англии подвергся перестройкам. Так что мест, связанных с пребыванием Энгельса, почти не осталось. Напротив глазной больницы, на одном из университетских общежитий голубеет круг мемориальной доски. «Фридрих Энгельс (1820–1895), социолог, философ, писатель. Жил в доме № 6 на Торнклиффгроув, который стоял на этом месте».
«За мостом открывается вид на мусорные кучи, нечистоты, грязь и развалины во дворах на левом высоком берегу; дома высятся один над другим, и вследствие крутизны склона видно по кусочку от каждого из них; все они закопченные, ветхие, старые, с разбитыми стеклами и расшатанными оконными рамами; на заднем плане стоят старые казарменного вида фабричные здания». Это описание, сделанное в 40-х годах прошлого века, во многом можно отнести и к Манчестеру наших дней, в частности к улочке Коттон-стрит, где когда-то жили сестры Бернс. Вдоль заросшего тиной канала нескончаемой чередой тянутся заброшенные цехи, черные от копоти кирпичные бараки с выбитыми окнами и заколоченными дверьми. Кажется, все тут покинуто, все ожидает сноса. Но, присмотревшись, с удивлением убеждаешься, что мертвые дома обитаемы. То тут, то там замечаешь человеческие фигуры.
Безработные. Их, разумеется, можно встретить не только в Манчестере. Но и на Севере, где старые традиционные отрасли индустрии преобладают, где труд издавна имеет особую моральную ценность в глазах людей, безработица переживается болезненнее, чем где-либо.
«На левой стороне Медлока лежит Гульм, который представляет собой, собственно говоря, сплошной рабочий квартал… В более густо застроенной части дома хуже и близки к разрушению, в менее населенной – постройки новее, но большей частью утопают в грязи. И там и тут дома расположены в сырой местности, и там и тут – заселенные подвалы».
– Энгельс писал эти строки всего в миле отсюда, в Альберт-клубе, – рассказывает мне Питер Томсон, один из основателей Центра защиты прав жителей Гульма. Нынешние власти Манчестера гордятся тем, что в нашем городе сделано для расчистки трущоб больше, чем где-либо в Англии. Трущобы Гульма снесли в числе первых и возвели на их месте многоэтажные жилые дома. И тут, – продолжает Питер Томсон, – произошло нечто похожее на страшную сказку, на кошмарный сон. Трагедия Гульма не ушла в прошлое, а как бы возродилась в новом облике и с новой остротой.
В конце 60-х годов Гульм был отстроен заново. Издали это современный жилой массив, который отнюдь не назовешь трущобами. Но первое впечатление обманчиво. Гульм остался тем же, чем был: клоакой Манчестера, его социальным дном. Нанимаясь на работу, люди оттуда, как и прежде, избегают говорить, где они живут. Всякий, кто может выбраться из Гульма, делает это при первой же возможности. Остаются лишь те, у кого нет иного выхода. И в многоэтажных домах, построенных на месте лачуг, неуклонно растет концентрация «семей с проблемами», оседает человеческий шлак из ненасытной печи промышленного города.
Никакой мистики тут, впрочем, нет. У нового Гульма было, что называется, на роду написано стать социальным дном. Его застроили домами, предназначенными для покомнатного заселения. Иначе говоря – для самых неимущих семей. Сюда перемещали обитателей манчестерских трущоб, которые пошли на снос позже, чем Гульм. Как уже говорилось, желающих ехать туда добровольно не было. К тому же дома, оказавшиеся последним прибежищем «семей с проблемами», имеют так называемую палубную систему. Жильцы попадают к себе домой не из внутренних коридоров, а с «палуб», которые ярусами тянутся вдоль наружных стен. Стало быть, все ходят под окнами друг у друга, каждая житейская драма болезненно задевает всех.
До того как снести трущобы, в Гульме тоже жили тесно, на виду друг у друга. Но тогда людей объединяли общинные, родственные связи. Соседи привыкли всю жизнь мыкать горе бок о бок, сыновья жили поблизости от отцов. Все эти узы были порваны при расселении, привнеся в трагедию Гульма еще одну беду – отчужденность. Мне показывали корпуса, где свыше сорока процентов обитателей – это матери-одиночки и одинокие пенсионеры, где около шестидесяти процентов жильцов живут на пособие по бедности.
При своем 15-тысячном населении Гульм не имеет равных в Манчестере по преступности, алкоголизму. Среди обитателей Гульма в 7 раз больше самоубийц и в 43 раза больше жертв поножовщины, чем приходится на каждую тысячу жителей в целом по стране.
Когда-то здесь, в Гульме, в крохотной ремонтной мастерской начинали свое дело два удачливых компаньона Роллс и Ройс – впоследствии основатели всемирно известной автомобильной фирмы. Здешние дети ходят в школу по улицам, носящим их имена. Это, видимо, должно вселять в них веру в чудо, в счастливый лотерейный билет, которым судьба подчас может одарить своих пасынков.
Общеобразовательная школа в Гульме во всех отношениях заурядна, типична для рабочих окраин. Обшарпанные стены, переполненные классы, среди учащихся и преподавателей много темнокожих лиц. Она, впрочем, неоценима как объект для изучения системы образования, а в сущности – классовой системы в Англии. Здесь учатся 1700 человек. Причем за время существования школы в вуз пока не поступил ни один из ее выпускников. Это, пожалуй, самое страшное из всего, чем потрясает Гульм. Оседающие здесь горе, нужда, невзгоды, словно генетический код, передаются следующим поколениям, заранее обрекают их на судьбу изгоев общества.
