собакой, которую я щенком нашел у тунгусов, живших на побережье Ледовитого океана, и с которой неразлучно я жил в изгнании все эти годы.
Целых десять лет я не жил в России под своим именем – всегда мне приходилось скрываться или жить по чужому паспорту, и потому моя теперешняя жизнь в родной Москве вместе с родными казалась мне странной и непривычной. Мне казалось странным, что я имею свой постоянный адрес, который я могу дать каждому, имею свой телефон, получаю на свое имя письма. Казалось странным, что скрывать мне больше нечего. Я так привык к тому, что за каждым моим шагом наблюдают, что я должен от всех что-то скрывать. Правда, я знал, что и теперь полиция постоянно следит за мной, часто и сам замечал шпионов, которые ходили за мной, но теперь им нечего было делать со мной.
Революционные партии были сильно ослаблены всеми предыдущими гонениями, а за время войны политическая жизнь в России – как, впрочем, и во всех странах – замерла.
Среди русских социалистов за время войны образовалось два течения. Одно течение настаивало на необходимости активно участвовать в защите России от германского империализма, другое указывало на необходимость интернациональные интересы поставить выше национальных, и прежде всего покончить с войной, чего бы это ни стоило для России. Я принадлежал к первому течению – мы были убеждены, что, участвуя в войне с Германией, в самом процессе войны, мы добьемся одновременно и политического освобождения самой России от царизма.
За эти годы, 1915–1916, я близко познакомился, а затем и подружился с Керенским, который тогда был лидером крайней оппозиции в Государственной думе и своими выступлениями по самым разнообразным вопросам завоевал в Думе и в стране внимание и уважение. Он совершал из Петрограда частые поездки по России и проездом через Москву всегда заходил ко мне, и мы горячо обсуждали политическое положение в России – наши взгляды были одинаковы.
Зимой 1915/16 года мне удалось начать в Москве издание ежедневной «Народной газеты», в которой я старался развить свою точку зрения, – я настаивал на необходимости для русской демократии принять участие в обороне страны против Германии и именно этим путем достигнуть политического освобождения во внутренней политической жизни. Как и следовало ожидать, газета через месяц была закрыта правительством.
Вскоре я был призван на военную службу (в 1916 году мне было 36 лет), но солдатом пробыть мне пришлось только два месяца, так как благодаря плохому зрению я был от военной службы освобожден.
В январе 1917 года я переселился в Петербург, где предполагал заняться журнальной деятельностью. Здесь меня застала Февральская революция 1917 года, в которой я принял участие с первого же дня и которая позднее захватила меня целиком.
Начало революции 1917 года
Можно сказать, что революция 1917 года явилась для всех полнейшей неожиданностью. Но с таким же правом можно утверждать, что она была принята всеми и явилась вполне логическим последствием всего предыдущего внутреннего развития России. В этом отношении революционные партии были правы, утверждая, что мы живем накануне революции и что не надо обманываться видимым спокойствием народа, внутри которого в действительности клокочет пожар. Случайные и местные волнения рабочих в Петрограде явились той искрой, которая взорвала всю бочку пороха, всю страну. Я был живым свидетелем всех этих событий и их возникновения.
В 20-х числах февраля 1917 года среди рабочих Петрограда начались волнения. Они были связаны с недостатком хлеба в городе, с одной стороны, сокращением работ на заводах – с другой. Я помню, как однажды вечером – это было 23 или 24 февраля – к нам в редакцию пришли двое рабочих, выборные представители бастовавших одного из крупнейших заводов Петрограда – Путиловского завода. Они просили устроить им свидание с Керенским. Я немедленно поехал за Керенским, привез его в редакцию и затем присутствовал при этом свидании Керенского с рабочими. Рабочие считали своим долгом заявить о причинах, вынудивших их на забастовку. Оказывается, после недоразумений в одной из мастерских завода между рабочими этой мастерской и администрацией, закрыт был весь завод, у которого ощущался недостаток угля и которому поэтому закрытие было только выгодно, так как работы, благодаря недостатку угля, шли очень плохо. На улицу выбрасывалось несколько тысяч рабочих, а их семьи – при дороговизне продуктов и недостатке в городе хлеба – обрекались на голод. Обо всем этом рабочие считали необходимым рассказать популярному депутату, слагая с себя ответственность за могущие произойти последствия. Конечно, ни у меня с Керенским, слушавших эти сообщения, ни у самих рабочих не было тогда никакого представления о том, к чему все это могло привести.
События неожиданно развернулись очень широко. К забастовке путиловских рабочих примкнули другие рабочие, и скоро забастовал весь рабочий Петроград. Рабочие вышли на улицы, требуя работы и хлеба, – против них царское правительство выслало солдат, но солдаты, сами еще недавно бывшие рабочими и крестьянами, которые мобилизованы были только во время войны, отказались стрелять в народ. Стреляла только полиция, даже казаки перешли на сторону народа. Полицейские были разорваны толпой. Так произошла величайшая революция в мире – произошла просто и со страшной силой. Это была одна из самых бескровных революций[56] в мире, потому что через несколько дней после начала забастовки власть перешла в руки нового правительства – Временного Всероссийского правительства, которое после отречения Николая II заменило собой старое правительство.
Я хорошо помню эти дни. С первого же дня забастовки я почти все время проводил на улице. В начавшееся движение очень скоро вмешались революционные партии. Я участвовал в первых демонстрациях на Невском, которые происходили уже под красными знаменами. У меня на глазах произошло первое убийство. Это было около вокзала Николаевской железной дороги – на Знаменской площади. Посреди нее, около памятника Александру III, среди огромной толпы, оратор говорит речь, открыто призывая к борьбе с правительством. Рядом стоит отряд конных казаков, который не вмешивается в происходящее. Но вот появляется небольшой отряд полицейских во главе с офицером – офицер отдает приказание стрелять в толпу. Раздаются тревожные рожки, означающие, что сейчас начнется стрельба. Толпа волнуется, оратор продолжает говорить. После третьего рожка я ясно
