в лесу. Но косой дождь всё равно нет-нет да и пробирался под каменные своды, и промозглый влажный ветер пронизывал до костей. В итоге было решено перестать оттягивать неизбежное и отдать себя в руки судьбы. По большей части это было решением Соль: она слишком боялась отстать от графика и не успеть перехватить Сиятельную. Если разминуться с императрицей сейчас, подобраться к ней за пределами Фавии вряд ли удастся. Только на востоке никому ни до кого не было дела даже в самые смутные времена.
Дорога давалась нелегко: путники всё ещё избегали популярных маршрутов, но в итоге им всё же пришлось выйти на главный тракт. Золотце не справлялась с размытым грунтом – ей и так нелегко жилось. Да и тракт местами подмывало настолько сильно, что им обоим приходилось спешиваться и вести лошадь под уздцы. На третий день Соль начала кашлять. Она не придала этому значения и заварила немного трав в котелке, когда они остановились на ночлег. Однако недомогание усиливалось и ещё через два дня переросло в лихорадку. Не замечать его уже не получалось: неспящая дрожала и проваливалась в липкий однообразный бред. Тори отдал ей и свой плащ, но это не помогло, разве что он сам вымок до нитки. Они часто останавливались, чтобы отдышаться. Запасы еды, пополненные несколько дней назад, истощались, а страшнее всего были ночи. Соль кашляла так глубоко и хрипло, что её худое тельце сотрясалось, как травинка на холодном ветру. Но больше пугала не сама простуда: в бреду неспящая почти ничего не соображала, а значит, и сон её переставал быть осознанным и чутким. Она рисковала просто не проснуться однажды утром, утратив контроль, которому училась столько лет.
– Мы должны найти лекарства, – со всей серьёзностью заявил Тори, отчаянно пытаясь прикрыть идущую рядом Соль полой плаща. Смысла в этом не было никакого: холодные потоки всё равно хлестали по лицу.
– Только если встретится по пути, – сквозь зубы ответила Соль.
Она отчаянно противилась любым задержкам и не позволяла Тори сменить маршрут. Он даже подумывал заглянуть во Флюмен, который, судя по карте, они обогнули с южной стороны, но Соль прознала об этом и строго-настрого запретила делать крюк. Здесь, конечно, спорить было сложно. Вряд ли его портреты висели по всему Аструму, но Виатор Рэсис явно был в списке тех, с кем искателям абсолютно точно захочется побеседовать. Он с содроганием вспомнил лазутчика в квартире Абео… Если только кто-то из флюменцев мельком увидит его на улице, об этом наверняка поползут слухи. А выдать своё местоположение теперь было подобно смерти. Тори невольно вспомнил лицо матери. Сейчас она наверняка сидит с кружкой лавандового чая и смотрит в окно. Она давно выплакала все глаза и перестала донимать стражей расспросами, но продолжает по привычке накрывать стол на двоих, готовя ужин… А готовит ли? Или, махнув рукой на опустевший дом, перебивается тем, что попадётся под руку? И заимела ли привычку тревожно пролистывать еженедельную газету с делано равнодушным видом, словно не надеясь вычленить из текста хоть призрачный намёк на весточку о своём сыне? Жив ли он? Здоров ли? Вспоминает ли о доме?
Тори вспоминал. Он скучал по Флюмену и своей привычной жизни. Он сам толком не понимал, как судьба завертела его в этом безумном вихре лиц и событий… Но отступить уже не мог. Шёл ли он вперёд назло отцу? Или, может, наперекор Абео, считающему себя самым умным? Хотел ли помочь девушке, которая стала его другом и запала в душу по ему самому непонятным причинам? Или просто доказать себе – да и всему миру, – что он хоть чего-то стоит? Тори не думал об этом. Вокруг было достаточно трудностей, чтобы обременять себя тяжёлыми нудными мыслями о смысле всего сущего. Этим он займётся потом, когда всё закончится хорошо и он снова будет просиживать штаны на диване, фантазируя о своём будущем философском трактате. Но сейчас он взял на себя ответственность. Не то чтобы его об этом просили… Тори уже и сам запутался, кто и чего от него хочет. Он просто чувствовал, что так нужно. Что сейчас он должен быть здесь и подставить плечо.
«И прошу, не проходи этот путь в одиночку. Рядом всегда должен быть тот, кто подставит плечо. Его адрес ты знаешь. Он не подведёт, я ручаюсь».
Если даже отец, всю жизнь видевший в нём бесполезного идиота, считал его надёжным человеком… Значит, так тому и быть. Он до последнего таким останется. Самым надёжным идиотом.
Они планировали заночевать недалеко от тракта, чтобы продолжить путь с утра. До железной дороги оставался всего день пути, а дальше дело должно было пойти куда быстрее. Но к вечеру Соль стало совсем худо: её колотила крупная дрожь, а кожа горела, словно раскалённая лава. Когда неспящая потеряла сознание, Тори без колебаний свернул с намеченного пути. Взобравшись на лошадь вместе с едва соображающей Соль, он с силой погнал Золотце, направив её туда, где сквозь туман и ледяную морось виднелись огни. Деревни на карте не было – на её месте имелась какая-то отметка, но она походила скорее на жирное пятно, которое кто-то по неосторожности оставил на бумаге.
Тем не менее в конце сузившейся дороги путников встретило крошечное поселение на пару десятков домов. Оно явно стояло здесь задолго до прихода империи: вместо каменных строений, объединённых одной крышей, на петляющей улочке ютились деревянные хибары. Несмотря на непогоду, гостей уже ждали: кто-то стоял на веранде и вглядывался в надвигающийся мрак ночи. Стук копыт эхом отзывался среди древних дремлющих деревьев. Местная староста оказалась в меру приветливой пожилой женщиной. Ночные посетители встревожили её: здесь явно нечасто бывали гости, а быт местных жителей отличался скромностью. И скромность эта доходила до того, что в большинстве домов не нашлось бы не только лишнего спального места, но и вовсе достаточного пространства, чтобы рослый Тори мог улечься на полу и вытянуть ноги. Как бы то ни было, сердобольная староста преисполнилась искренним сочувствием к пареньку, попавшему в беду: девушка на его руках выглядела чудовищно больной, и староста просто не простила бы себе даже мысль бросить их на произвол судьбы.
На удачу, приют нашёлся в доме некоей эйри Эксы: староста вскользь упомянула, что её муж таинственно исчез некоторое время назад. Дверь долго не открывали, пока в узком проёме, перерезанном цепочкой засова, наконец не показалось женское лицо. Угловатое, рыжеволосое, с проблесками неопрятной седины – на вид ей было не больше пятидесяти. Эйри
