Он постепенно кончил смеяться, зачерпнул ложечкой варенье из моего блюдечка, положил его в рот и медленно съел.
Отпил глоток из моего стакана. Взял меня под руку, подвел к буфету, раскрыл настежь дверцы:
— Выбирай, выбирай себе самую лучшую воблу! Вкуснейшая рыба! Самую лучшую выбирай!
— Зачем мне воблу?
— Выбирай, не тушуйся! Ты не знаешь, какая она вкусная, бери! Вот эту красавицу! Ну, на! Самая большая, красивая вобла!
Взял и сунул мне воблу в карман. Я ее вынул, а он мне ее обратно. Что ж, пусть.
— Нам с тобой предстоит серьезная работа, бальзак! — сказал он, потирая руки. — Только морально устойчивая, несомневающаяся личность, как ты…
— Я не бальзак, — прервал я.
Он на миг остановился (как можно, мол, так неделикатно прерывать человека!), отпил еще глоток из моего стакана. Подошел к карте города. Большущая карта во всю стену. В руках он держал не то палку, не то ножку от стула, а шел, как на параде вышагивая. Ткнул палкой в карту:
— Вот здесь я живу! В центре города! Окраины меня не интересуют! Отсюда мы пойдем на демонстрацию под гром оркестра!
Да с таким видом, как будто он один живет в центре города, весь центр из него одного и состоит. Если на то пошло, я тоже живу в центре и ничего в этом особенного не вижу. Подумаешь, велика важность, пойдет на демонстрацию со своим ателье!
Что я морально устойчивый, несомневающийся, мне нравилось. Терпеть не могу, если меня ругают. А когда меня хвалят, я прямо весь загораюсь, у меня появляется дикое желание совершить выдающийся поступок, чтоб меня еще больше хвалили. Тех людей, которые меня хвалят, я обожаю. Они представляются мне настоящими людьми. Хвалебные слова в свой адрес я всегда воспринимаю полностью, сразу и отчетливо. А другие слова до меня доносятся обрывками, клочками, как нечто далекое, ненужное и неинтересное. Я сам в этом нисколько не виноват, так уж устроен. Хотя, может быть, и все так устроены, я над этим вопросом не задумывался. Вероятно, если вдуматься, не очень-то симпатично выходит.
Он палку не опускал, держал ее воткнутой в середину карты и тараторил без умолку.
— Как мне тебя называть? — вдруг заорал он, бросая палку в угол. — Милостивый государь или ваше превосходительство? Ответь мне, пожалуйста, если тебя бальзаком нельзя! Ваше превосходительство или ваше сиятельство? О! Есть! Ваша светлость! Вот как теперь я буду тебя звать! Милости просим вашу светлость на балкон!
Идти мне на балкон или не идти? Чего я там не видел? Но если долго сомневаться, выходит, я сомневающийся. Мне не хотелось быть сомневающимся, и я на балкон вышел.
Вечер был редкий, без ветра.
Трамвай на горе проехал, искры посыпались. Внизу кошка сидела на дереве. Через улицу напротив зеленая реклама ресторана то гасла, то зажигалась.
На всякий случай я встал у двери, хватит с меня его штучек с вареньем! Он продолжал болтать, да так громко, прохожие останавливались поглазеть, что у нас происходит. Свежий воздух, казалось, влил в него новые силы. Он захлебывался словами. Добрая половина слов пролетала мимо моих ушей. Я добросовестно торчал на балконе, делал вид, что слушаю, глазел куда попало, только не на него. Да и он как будто теперь забыл обо мне, увлекшись окончательно.
Подойдя к перилам, я облокотился и плюнул вниз. Снизу закричали. Я отскочил на прежнее место.
Викентий Викторович сделал непонятный жест в сторону моря и ушел с балкона. Я за ним. По спине его скользнули отсветы зеленых букв рекламы ресторана.
Он не мог успокоиться. Стал объяснять свое кредо в жизни. Видит, я не слушаю, хвать меня за лицо своими потными ладонями, — отвратительная привычка человека за лицо хватать!
Я вырвался, терпеть не могу, когда меня руками хватают.
Он настойчиво стал звать Сикстинскую мадонну (в который раз!), жаловаться ей опять собрался, что ли? Это уж слишком! Нет, оказывается, у него имеются свои пункты на все случаи жизни, и всюду ему должны сопутствовать неизменный успех и сплошная удача. Он совсем недавно завершил над пунктами работу и вот теперь хочет прочесть их мне и своей жене.
Она из кухни ответила, что его пункты слушала уже много раз и больше не намерена. Но выяснилось, она не все пункты слышала, он еще добавил. Она ни старые, ни новые пункты слушать не хотела. Он уверял ее, что новые пункты важнее старых и не послушать их — значит не знать ничего. Она ответила решительно и твердо, что лучше пусть не знает ничего, чем слушать его пункты. Он стал просить и требовать, побежал на кухню, наверное, там схватил ее за лицо, я слышал, как она закричала: «Не смей хватать меня за лицо!»
А мне зачем пункты! Я стоял уже в коридоре, собирался уходить. Меня уже даже баки не интересовали.
— Минуточку! Минуточку! — закричал он, бросаясь ко мне. Ему хотелось прочесть во что бы то ни стало. Не много у него было слушателей, я это понял.
Он буквально втащил меня в комнату. Расхаживая по комнате широкими шагами, он, возбужденно кривляясь, читал нарочно громко, в надежде, что его услышит жена:
— «…Если кто тебя погладил по голове, погладь немедленно сам ему голову на всякий случай…»
Я ничего не понял.
— «Второй пункт. Как поступить, если ты здороваешься с несколькими людьми, протягиваешь каждому руку, обходя всех, и вдруг сталкиваешься с человеком, с которым у тебя натянутые отношения и вы не раскланиваетесь при встрече? Подойдя к нему, ты заявляешь: „А с вами мы уже сегодня встречались!“ — и идешь себе дальше. Есть второй вариант: хватай его руку и бесцеремонно здоровайся, здоровайся, здоровайся на здоровье!..»
Он все время косился на дверь, не войдет ли жена. Но она не вошла.
— «Третий пункт. Ценность подготовки. Подготовка к войне, к работе, к операции, к встрече, к поездке, к игре, к развлечениям, к стирке, к завоеванию сердца. Не имел бы я красавицу жену, не подготовь ее сначала… Подготовка к праздничному столу. За пустой стол не сядешь, поскольку за ним нечего делать, на нем нет ничего, он не подготовлен. Всему — подготовка. Ничего без подготовки! Именно подобные истины чаще всего забываются, как якобы заведомо ясные и сами собой разумеющиеся, но как раз их надобно повторять как можно чаще…»
Выделяя слово «подготовка», он каждый раз взмахивал рукой, как делают на старте. Больше всего меня заинтересовало, как он подготовил жену и как бы мне, в свою очередь, Ирку подготовить. Здесь я крепко задумался, но ни к чему не пришел. Вспомнил военную и физическую подготовку в школе. Вспомнил снаряд в физзале. С несчастного коня все постепенно отрезали по кусочку кожи для рогаток. Он стоял с вывалившимися внутренностями, и каждый перед прыжком должен был запихнуть их обратно под оставшуюся кожу. Герка не запихнул внутренности, зацепился за них ногой и получил сотрясение мозга.
— «Четвертый пункт. Если ты собираешься облокотиться на шаткий столик, проверь сначала, чистый ли он и не опрокинется ли он при этом. Есть второй вариант: никогда не облокачивайся на стол…
Пятый пункт. Кто я и кто вы? Отвечаем: это мы еще увидим!..
Шестой пункт. Больше слушай собеседника, чем говори сам, а если хочешь говорить, то говори столько разного и противоположного, чтобы ничего не было понятно…
Седьмой пункт. Все можно повернуть наоборот…»
У меня вдруг мелькнула мысль, не «того» ли он слегка, чуточку все-таки что-то есть. Моя мама считает всех немножечко сумасшедшими.
Например, нашего соседа Колю-инженера считают не в себе. За то, что он все свободное время во дворе в волейбол играет. С работы придет — и уже с мячом. Зовет всех, чтобы с ним поиграли. Пристанет — не отвертеться. «Вова! — кричит. — Иди покидаемся!» Не то чтобы я в мяч играть не люблю, но мало ли какое бывает настроение. А у него всегда настроение. Он раньше классно играл в институтской команде. Даже был капитаном. Ну, после окончания института свихнулся на этой почве. Хотя что плохого? А все считают, что свихнулся. А те, кто в нарды на ступеньках до поздней ночи режется, тоже свихнулись? Идея у Коли появилась дворовую команда собрать, а родители не хотят. Неофициально, мол, и места мало. Места действительно мало. Двор у нас невелик, ну и что? Вполне хватит, если б захотели. А насчет неофициальности — сущий бред. Какая разница? Ведь он с душой берется за это дело, а не просто так. Старухи его ненавидят. Терпеть не могут, когда возле них мяч крутится. Он одну старуху так мячом огрел, что та чуть не оглохла. После ко всем приставала: «Скажите мне пару слов! Скажите мне пару слов!» — и ухо подставляет, как у нее со слухом. А он свое. Если нет никого, сам мяч в воздух подкидывает и ловит. А соседи на него из окон глазеют, не оторвутся. На что бы они глазели, если бы его не было! Как в театре. «Смотрите, — кричат, — Коля появился!» Моя мать часто спрашивает: «Коля там еще не вышел? Крикни мне, когда он появится». Сами его гонят, сами ругаются, а сами без него жить не могут…
