Я свернул в переулок, там несколько демонстрантов плясали в кругу под зурну.
Я протиснулся к танцующим, здорово они плясали, лица красные, потные, один так завертелся, что упал. Я какое-то время про значки забыл. Вспомнил, что нужно их продать, а с чего начать? Там, на мотоцикле, совсем другая была обстановка. Ни с того ни с сего кричать: «Значки! Значки!» — как-то нелепо.
Спрашиваю стоящего рядом:
— Вам не нужны значки, товарищ?
Он меня спрашивает:
— Чего, товарищ?
— Значки, — говорю, — вам не нужны?
Он, не задумываясь, отвечает:
— Не нужно.
— Первомайский, — говорю, — значок. Приколете, будете носить.
— Не надо, — говорит.
Я вытащил значок из кармана, ему показываю. Он глянул и говорит:
— Ну?
— Купите, — говорю.
— Послушай, отстань, — говорит, — что ты ко мне пристал! Дай мне смотреть пляску, что ты пристал? Смотри пляску, да! Отстань!
— Я к вам не пристал, — говорю, — а предложил. Не хотите — не берите.
— Вай! — говорит. — Не хочу, да! Я тебе по-русски сказал или нет?
Отошел от него, мрачный тип, значка не хочет. Все хотят, а он не хочет. Тоже мне!
Зашел с другой стороны круга, женщину тихо спрашиваю:
— Вам не нужен первомайский значок?
— А ну, покажи, — говорит.
Показываю.
Она его повертела, со всех сторон поглядела, даже чуть не понюхала.
— А сколько стоит?
— Рубль.
— Дорого.
— Да что вы, мы таких значков знаете сколько продали?
— Сколько?
— Несколько тысяч!
— Не может быть, — говорит, — очень дорого.
— По-вашему, сколько же стоит такой значок?
— Полтинник, — говорит, — не больше. А мне он и за полтинник не нужен, я лучше себе семечек куплю.
— А не нужно, так нечего разглядывать целый час, будто вы шубу собираетесь покупать!
— А ты меня не учи, — говорит, — мал еще старших учить, у меня сын с тебя, так он не болтается тут под ногами, не спекулирует значками…
— Да потише вы! — говорю. — Чего раскричались!
Она как заорет:
— Жулик! Спекулянт! Мошенник! Вор! Бандит! Я сейчас милиционера позову. Он тебя на чистую воду выведет! Ты еще ответишь за спекуляцию!
Я от нее подальше. Совсем она мне настроение испортила, с ума сошла. Зурна заливается, в круг все новые и новые люди идут, целая толпа пляшет.
Издали крикнул:
— Значки!
Никто даже не обернулся.
Я громче:
— Значки! Кому значки!
Как будто все оглохли.
Двое веселеньких возле стены пошатывались, я к ним.
— Ну-ка, покажь, — говорят, — что такое?
Взяли у меня по значку и друг другу прикалывают. Да лучше бы я к ним не подходил! Может, они на будущий год приколют!
Кое-как прикололи, стоят в обнимку и улыбаются.
— Красивые мы? — спрашивают.
— Очень, — говорю.
Один другого спрашивает:
— Мы с тобой, Миша, на демонстрации?
— На демонстрации, — говорит Миша.
— Мы с тобой, Миша, имеем право?
— Имеем, — говорит Миша.
— Мы с тобой, Миша, красивые?
— Красивые, — говорит Миша.
— Деньги, — говорю, — давайте!
Они стали значки отцеплять.
— На, парень, держи!
И пошли. А идут-то как, красивые! Уж им-то ни к чему значки. Без значков вполне хорошие. Пусть Штора меня ругает не ругает — ничего у меня не получается.
…У него торговля идет, но не шибко. Покупают, но давки никакой нет, все спокойно.
Увидел меня, подмигнул.
— Ну, как? — спрашивает.
Я по карманам похлопал.
— Никак, — говорю.
— Становись, — говорит, — рядом и шуруй! Толку от тебя как от козла молока, пропадешь ты без меня, бальзак, на том свете исправишься.
Я встал рядом с ним, постепенно карманы мои стали освобождаться. Торговали дотемна.
Операция в общем прошла успешно. Оставшееся он собирался завтра реализовать, поехать на маевку. Выпившие люди, по его мнению, по два значка приобретут, на обе стороны груди.
— Только я с вами не поеду, — говорю, — меня дома не отпустят.
— Заработать, значит, не хочешь? Пришел бы завтра. Да ты не надувайся, как пузырь, не надувайся, а то лопнешь! Завтра приходи!
— Как завтра?!
— Сразу и получишь.
— Нет, — сказал я, — сегодня.
— Арбуз на крючок с червяком не поймаешь, — сказал он загадочно, — а грибы на паркетном полу не растут.
— При чем здесь грибы?
— Рыба на деревьях не вьет себе гнезда, — сказал он загадочно.
— Вы что, умнее всех на свете, да? — сказал я.
— Ты надо мной не труни. Вот плоды моих действий, моей философии! Вот они! — Он выгреб из кармана кучу денег, повертел перед моим носом. — Слепой ты, да? Гляди! Мы с тобой еще наделаем продукции! К Новому году, к следующей годовщине Октября, к женскому дню Восьмое марта…
— Ко Дню артиллерии, — сострил я.
— Ну, ты, бальзак, брось! Ты ведь еще не полный бальзак, а кусочек, тебе до Бальзака еще много учиться. Напрасно ты так со мной, вся сумма у меня, ты помни! Ты не особенно-то дергайся, прощай, бальзак!
— Как прощай?!
— Ага! Испугался! Ну то-то! Клад ты, бальзак! Ваша светлость!
Ненавижу я эти штучки. Отдал бы деньги, и все тут. Нечего мне мозги крутить, что за привычка!
Он обнял меня за плечи.
— Да пошутил я. Так же шуток не понимаешь, как моя жена. Неразвитые вы люди! Да разве я могу оставить вашу светлость? Бросить посреди улицы? Садись.
И помчались мы обратно по Буйнаковской улице.
Расходились демонстранты. Пошли переполненные трамваи.
8Домой я не явился в эту ночь.
Мы затаскивали мотоцикл в сарай, как Штору окликнули.
— А я к тебе в гости после демонстрации, — сказал улыбающийся маленький толстяк, обнимая за плечи улыбающуюся женщину.
— Смотри, Картошин! — воскликнул Штора. — Целую Кате ручку!
— Катались? — спросила Катя.
— Катались, катались, — сказал Штора, моргнув мне. Поднялись в квартиру.
Штора чуть не захлопнул перед моим носом дверь, я успел проскочить, вернее, втиснуться. Забыл, что я сзади иду, что ли?
— Мой помощник, — сказал он Картошину.
— Все великие дела творишь? — сказал Картошин, улыбаясь.
— Угадал, — сказал Штора. — А ты?
— После окончания нас с Катей направили в Кировабад на строительство электростанции. Там остались. Милый городишко. Сейчас в конструкторском бюро. Примчались, как ты сам понимаешь, на праздники, к родным…
— Не думаете из своей дыры перебираться?
— Не думаем.
— А я разворачиваюсь, брат, вовсю…
— Мы с Катей, когда тебя исключили…
Штора перебил:
— Об этом я не жалею.
— Можно было бы тебе восстановиться…
— Брось, Картошин, я плевать хотел на них, мне не надо… Мне это все, знаешь… начхать. При моих способностях, ты, Картошин, знаешь… Я им всем покажу!
— Да, да… — сказал Картошин.
Я заметил, со Шторы вдруг слетело то хорошее настроение, та уверенность в себе, которые только что наполняли его до краев.
— Мы ведь с тобой, Картошин, не виделись с того дня, как я из института ушел, — сказал Штора.
— Да, да, с того дня, как тебя… как ты ушел, мы с тобой не виделись…
— И вот встретились в праздничный день, — сказала Катя.
— Сейчас мы все организуем, — засуетился Штора, — сейчас я своего помощника пошлю…
Он отвел меня в сторону.
Супруги Картошины закричали:
— Не надо ничего, Виконт, не надо беспокоиться, мы просто зашли тебя проведать!
Но он уже хлопнул дверью. Я его убедил, что детям до шестнадцати лет спиртного не отпускают.
— А вы, значит, его помощник? — спросила меня Катя Картошина.
Скажи «да», она сразу поинтересуется, в чем я помощник. Но мне не хотелось распространяться про значки. И Штора, как я понял, не собирался перед ними хвастаться сегодняшним днем. И я сказал:
— Я его родственник.
— Так, значит, вы его родственник? Вы нам что-нибудь расскажете? Виконт и сейчас, вероятно, откидывает номера? В институте он откидывал такие номера! Он был очень живой, правда, Паша?
— Да, он откидывал номера, — сказал Паша, — а что он сейчас делает?
— Работает, — сказал я.
— Ну, это понятно, а где он работает?
— Очень крупное место занимает, — сказал я почему-то.
— И какое же это место?
— Не знаю, что-то позабыл… Как его…
— Какое же?
Они меня вовсю допрашивали. Хотелось выпутаться из этой родственной истории, но не тут-то было. Смотрят на меня в упор, с таким интересом, как-никак родственник…
— Он ваш дядя, что ли?
— В общем-то да, — говорю, — но не совсем.
— Как это понять?
— Матери разные, понимаете.
— А-а-а…
