Врет она все! Я-то видела, как она следила за мной все утро, мысленно записывая каждое мое слово и каждое действие.
Но вот все ушли, и я снова одна. Одна — то есть с Мукором.
Глава 6
Ушли — ну и скатертью дорожка. Меня трясет от злости. Я врываюсь в кухню, как паровоз с перегретым котлом. Посуда еще не домыта. Любой нормальный человек оставляет «на закуску» кастрюли и сковородки. Сегодня меня ждет настоящий кошмар в виде кастрюли с толстым слоем пригоревшего рисового пудинга на дне, залитым со вчерашнего вечера холодной жирной водой. Самое главное в гневе — найти ему подходящий выход, подыскать полезное применение. Сегодня я знаю, как это сделать: я обрушу свой гнев на эту кастрюлю. Мытье посуды — это бой, это сражение, это война.
Черная неровная корка на дне напоминает мне горные леса зимой во время войны. Например — Арденны в 1944 году. Слой жирной воды — густой туман, укутавший горы, туман, под прикрытием которого немецкие войска тайно подходят к позициям союзников. Отвратительное кольцо на стенках кастрюли — там, где была верхняя кромка слоя риса, которому как раз ни в коем случае нельзя было давать закипать, — может обозначать нижний край плотной облачности.
Я поудобнее ставлю кастрюлю перед собой — так штабной офицер раскладывает карту. Посмотрим ка, что это за лес. Он, кстати, вполне может сойти и за джунгли Юго-Восточной Азии, и тогда моему моющему средству предстоит исполнить роль дефолианта, которым американцы поливали вьетнамские леса. Но нет — это была бесславная, несправедливая война. Первая мысль всегда самая правильная. Арденны так Арденны. Союзники были застигнуты контрнаступлением немцев врасплох, как я оказалась застигнутой врасплох внезапно и бурно закипевшим рисом. И им, и мне теперь придется отбиваться. Пригоревший рис на дне кастрюли отлично подходит на роль леса — обгоревшие дубы, вывороченные взрывами деревья поменьше, завалы столь же легко он предстает в образе немецких частей, тайком пробирающихся по спасительному для них маскирующему лесу. Те кусочки, где сохранилось немного белого риса, пусть будут высокогорными районами, где долгие проливные дожди еще не смыли выпавший за зиму снег.
В центре дна есть кусочек, залитый жиром, но без пригоревшего риса. Пусть это будет Бастонь. Генерал Маколифф со своей Десятой армейской бригадой обороняет Бастонь, держится из последних сил против превосходящих сил немцев. Я — вместе с Третьим армейским корпусом генерала Паттона переброшена из Саара на прорыв кольца вокруг Бастони. По-моему, Паттон во многом дамский генерал: револьвер с рукояткой, инкрустированной слоновой костью, скаковые лошади, импульсивность и некоторая презрительная небрежность, да к тому же — его непоколебимая уверенность в том что где бы то ни было — в песках Туниса, на пыльных склонах сицилийских гор или здесь, в Арденнах, — его ребята как-нибудь да выкрутятся, одолев противника если не силой, то умом и хитростью. На грязь, пыль и мелочно-пунктуальное наведение порядка у него просто не было времени. Нет, я, конечно, не была знакома с Паттоном лично, он умер в конце войны.
Это может показаться полной глупостью, боюсь, что так оно и выглядит со стороны. Но между прочим, я сторонница того, что в одном из журналов было названо «ролевым моделированием». Там, правда, шла речь о ролевых играх в поп-звезд и известных топ-моделей, а мне нравится играть в тех людей, о которых я читала еще в школе:
— в юношу из Спарты, которому враги засунули под тунику голодную лису. Лиса прогрызла ему внутренности, но он не только не жаловался на боль, но и не терял сознания до самой смерти;
— в сэра Филиппа Сиднея, благородно почившего навеки в Цутфене;
— в капитана Оутса, который, уже будучи при смерти, из последних сил скрытно уполз прочь от палатки Скотта, чтобы товарищам по экспедиции хватило еды на несколько лишних дней;
— и, разумеется, в Т. И. Лоуренса с его спичками.
Чтобы продраться сквозь толщу очередного рабочего дня, мне необходимы эти люди. Их героические подвиги вдохновляют меня, когда я падаю духом, их пример придает мне сил. Вот и сейчас генерал Паттон помогает мне накопить злости и выплеснуть накопленное на противника. Ширли Конран оказалась бессильна, а генералу Паттону удалось поддержать меня. Что же касается кастрюли, которую я представляю себе как поле боя, то разве генералы не поступают так же в реальной жизни? Судя по тому, что мне о них рассказывали, они только и заняты тем, что, напившись как свиньи, сидят в офицерских столовых и, обозначив на столе русла рек пальцем, смоченным вином, форсируют эти водные преграды солонками, представляя, что это танковые батальоны. По крайней мере, моя реконструкция сражения будет хоть чем-то реально полезна.
Все, хватит отступлений. Я покончу с противником быстрее, если соберу в кулак все свои силы. Назад, в Арденны. Успех — это концентрация сил + мобильность. Я прекрасно оснащена, как и подобает американскому армейскому корпусу: нейлоновая щетка (мое любимое оружие, пусть оно будет моторизованным подразделением), щетка на длинной ручке, специальная тряпочка, моток тонкой проволоки, моющее средство и полотенце. В какой-то миг я останавливаюсь в нерешительности. Во мне борются две фобии: страх браться за кастрюлю противостоит страху отложить ее на потом, а затем откладывать и откладывать все дальше. В любой ситуации, требующей принятия решения, у меня всегда есть возможность отступить, отказаться от дела. Но сегодня на весах уверенно перевешивает наступление: слишком много сил и средств уже сведено в кулак и ждет своего часа.
Прочь холодную воду. Небо прояснилось. Пробное касание сухой щеткой — заброска разведчиков. Затем — ураган горячей воды, наводящий ужас на противника, ослепляющий и дезориентирующий его, но одновременно наносящий несколько неприятных случайных ударов, как это всегда бывает при столь массированных бомбардировках. Когда кипящий вал схлынул, лес предстал в пугающей тишине. В нем не поет ни одна птица.
Заплутавший в лесу-призраке, мой разум начинает петлять. Я задумываюсь над судьбой паттоновских револьверов с костяными ручками. Оставаясь слишком долго в тени, слоновая кость желтеет. Это оружие замечательно чувствовало себя под солнцем Северной Африки, но что будет с ним здесь, в зимнем лесу в Арденнах? Не хотелось бы увидеть эти револьверы, ручки которых покрыты желтыми пятнами и сеткой тонких коричневых трещинок. Это слишком реалистично и не способствует дальнейшей сохранности той или иной вещи. Кроме того, я здесь не денщик Паттона, и такие мысли только отвлекают меня от главного дела.
Всматриваясь в дно кастрюли сквозь вновь покрывающуюся слоем мутного жира воду, я представляю себе пейзаж, насыщенный материальными свидетельствами прокатившегося здесь боя: повсюду — брошенные, искореженные грузовики, пустые обоймы и цинковые контейнеры для патронов, проволочные заграждения, идущие ниоткуда и в никуда. Груды мусора, вполне возможно, заминированные противником. Кажется невероятным, чтобы эта территория вновь была очищена и приведена в порядок, чтобы выветрился запах горелого человеческого мяса. Невероятно замусоренные участки чередуются с относительно чистыми. Линия фронта прорвана, бой идет повсюду. Разрозненные отряды микробов пробираются по горам, пытаясь уйти из-под удара. Они измучены боями и противоречивыми, безрадостными слухами. Лихорадочные переходы с места на место чередуются с долгими привалами и попытками организовать оборону. Они никак не могут поверить в реальность того, что уже свершилось, — в то, что Паттон сумел так быстро перебросить в этот район свои части. (Паттон, как и мой Филипп, — человек-сюрприз, человек-загадка. Я так и не смогла из него выудить, чем же именно он занимается целый день на своей работе. В последнее время он торчит там все дольше и дольше, но тем не менее то и дело застает меня врасплох, возвращаясь домой неожиданно рано. Сегодня я должна быть готова встретить его: ни пятнышка грязи во всем доме к возвращению воина не останется. Когда я выходила замуж, я думала, что Филипп — это мужчина-судьба для меня. Оказалось, что он — мужчина-тайна.)
Логистика — это умение придавать значение всем мелочам, грамотно составлять списки и организовывать складское хранение — в общем, обеспечивать материальное снабжение и тыл воюющей армии. Тыловые службы сделали свое дело, перегруппировка сил завершена, боеприпасы доставлены, теперь дело за боевыми частями. Я бросаюсь в атаку со всей накопившейся во мне яростью. Моющее средство огненным валом накрывает дно кастрюли. Щетка переходит в планомерное наступление, упорно тесня противника. Ба-бах! Бу-бух! Бам! Трам! Бах-бах-бах! Танковый клин проволочной щетки пробивается сквозь вражеский укрепрайон по кратчайшей дороге к окруженным. По всему фронту слышна канонада, то тут, то там удается взломать оборону противника и начать продвижение вперед. Микробов, бактерий — немцев — почти не видно. Лишь иногда мелькают их спины. Враг в панике бежит, пытается вырваться из огненного кольца. Но это оказывается не так-то легко. Сам ландшафт, до этого работавший на немцев, оказывает им теперь медвежью услугу. Гусеницы их танков безнадежно вязнут в заболоченных, залитых дождями полях. Да и куда бежать? Войска, окружавшие Бастонь, сами оказались в окружении.
