– Интересное предложение. – Дронго встал, разминая затекшие руки.
– Не хочешь – не надо. Найду кого-нибудь из ваших офицеров. Их сейчас полно безработных ходит. Здорово ты работаешь! Нет, правда, так этих лакшовок расколол за минуту.
– Просто я сопоставил некоторые факты. Теперь нам уже ясно, что эти особы Ревазу нужны были для алиби. Куда он мог пойти той ночью, как ты думаешь?
– Не знаю. Если бы что-нибудь серьезное, сказал бы мне. Почему сам пошел? – покачал головой Арчил. – Ничего не понимаю.
– Когда от вас уволилась Коновалова?
– Месяцев шесть-семь назад. Завтра приедет ее бывший начальник.
– А где она работала потом?
– В соседнем банке. Видимо, наш Кольчужкин к ней приставал, старый черт. Вот она и перешла туда. Я узнавал: там она тоже работала секретаршей.
– Какой банк?
– Какое это имеет значение?
– Какой банк? – снова спросил Дронго.
Арчил назвал.
– Это, по-моему, самый крупный банк Москвы? – спросил Дронго. – И я даже слышал, что любимый банк городских властей. Все время пишут, что его контролирует мафия.
– Наше какое дело, – уклончиво ответил Арчил, – банк как банк. Работают люди. Лариса работала там не президентом, а секретаршей. Что она могла решать? Это к нашему делу не относится.
– А если она что-то узнала, после чего нужно было срочно вмешаться Ревазу? Такое возможно?
– Не знаю, – почему-то начал злиться Арчил, – я не люблю говорить про этот банк. Не вмешиваюсь в чужие дела.
– Понятно. Но теперь придется вмешаться. Нам важно установить, куда исчезла Коновалова, а с ней и твой племянник, Арчил. Другого выхода нет.
Арчил побагровел, отвернулся, но ничего не сказал.
– Это действительно нужно? – наконец произнес он.
– Необходимо, – жестко отрезал Дронго.
– Понимаешь, дорогой, у каждого своя сфера, своя специфика. Мое дело – автомобили, наркотики, экспорт-импорт. Их дело – строительство, продажа оружия, финансирование газет, журналов, партий. Нельзя вмешиваться в дела друг друга. Иначе будет общий беспредел. А это очень нехорошо.
– У нас нет другого выхода. Исчезновение Коноваловой может быть напрямую связано с ее работой в этом банке. Я не говорю, что их руководителей нужно привозить сюда, как этих девушек, но проверить все обязательно нужно.
– Привозить… – покачал головой Арчил. – Попробуй привези. Если я полезу в их дела, это война, понимаешь, настоящая война. Нужно как-то по-другому. Здесь я не могу тебе помочь.
– Договорились. Тогда я буду действовать один. В случае моего прокола все шишки на меня. В конце концов, ты не обязан отвечать за мои действия.
– Но они могут узнать, что ты ищешь моего племянника.
– Они действительно так сильны?
Арчил молчал.
– Да, – наконец выдавил он, – очень сильны.
– Тогда все ясно. С этой минуты я буду действовать один, стараясь не привлекать лишнего внимания. Обещаю не подводить вашу славную компанию. В конце концов, именно за это мне и платят деньги.
– Я могу помочь в любом деле, но здесь – нельзя, – пожал плечами Арчил, – это чужая территория. А войну в Москве сейчас начинать тоже нельзя. Все другие группы узнают, что я зачинщик. И тогда нам конец. Мы не можем на такое пойти.
– Это тоже кое-что. Спасибо. Я буду звонить в случае необходимости. Пока не сообщили, переходила границу Коновалова или нет?
– Пока ничего нет. Если что-нибудь узнаем, тебе позвонят.
Арчилу было немного не по себе: так реально очертились границы его могущества. На фоне дрожавших проституток это могущество обретало какие-то комические формы. Видимо, это почувствовал и сам Арчил.
– Ты не очень зарывайся, – произнес он. – Если это они виноваты в исчезновении Реваза, я город переверну, но им устрою такой праздник – долго помнить будут.
– Договорились. – Дронго вышел из кабинета, мягко закрыв дверь.
В гостиницу он возвращался пешком. Нужно было обдумать новую ситуацию. Ревазу зачем-то нужно было иметь алиби, в том числе и для своих родных. Может, он заранее предвидел ситуацию, о которой говорил Арчил. И может, этот молодой человек осознал, к каким роковым последствиям приведет конфликт между двумя преступными группами в городе.
Стояла удивительная весенняя погода. Все словно замерло в ожидании пробуждения солнца, которое постепенно, исподволь набирало сил для летнего наступления. Хотя лето в этом все-таки северном городе отличалось от привычного ему лета. Дронго любил солнце, когда жаркие лучи обжигают асфальт, делая его мягким и податливым. Выросший в южном городе, он не переносил даже малейшего холода, когда стрелка термометра опускалась ниже нуля. В эти дни в Москве стояла ясная сухая погода, в пределах того минимума, который бывает у него на родине весной. Именно поэтому он так любил ходить в весенние дни по Москве.
Город неузнаваемо изменился за последние годы. В центре возникли новые валютные супермаркеты, престижные магазины, автосалоны. В начале перестройки, правда, по всему центру города стояли старушки и старики, предлагавшие свой незамысловатый товар. Он еще помнил те дни, когда от Большого театра до Тверской люди стояли плотными рядами, предлагая товары – от колбасы до колготок, от хлеба до новых рукавичек. Среди стоявших были уже не только старики: в основном стояли молодые люди. Затем и они исчезли, когда новая власть, стесняясь столь откровенного бедственного положения своих сограждан, убрала эти очереди на стадионы.
Турецкие строители отреставрировали Петровский пассаж и ГУМ, после чего те стали центрами капитализма в Москве, вместив в себя самые дорогие и самые престижные западные шопы. На Арбате появился пионер капитализма – Ирландский дом, зато исчезли памятники Дзержинскому, Свердлову, Калинину. Советские люди с удивлением узнали, что все они были палачами и прислужниками тиранов, а воспевавшие их фильмы и книги делались услужливыми лакеями партократической машины. За несколько лет Москва стремительно догоняла многие города мира и наконец перегнала их, став одной из самых дорогих столиц постиндустриального мира. Самые дорогие автомобили продавались в считанные дни. При этом покупатели платили наличными. Роскошные норковые манто и шубы были нарасхват, новая буржуазия стремилась наверстать упущенное за годы советской власти. Отели предлагали свои номера за триста-четыреста долларов в сутки, умудряясь побить рекорды даже нью-йоркских и токийских гостиниц. Стремительно росли новые офисы, как грибы множились новые компании и банки. И как мыльные пузыри лопались, обворовывая своих доверчивых клиентов. Даже на Клондайке или в Сан-Франциско в годы «золотых лихорадок» не было такого бесстыдного вызова всем неимущим, такого откровенного кутежа и разврата. Не было такого наглого показа своего могущества и своих денег. Коррумпированность достигла своего предела, когда можно было купить практически все: от президента и премьера до любого клерка, любого милиционера на улице. Лучшие автомобильные компании мира продавали в Москве самые дорогие марки своих машин. И на фоне этого тысячи людей думали по утрам, как заработать на хлеб, многие, презрев стыд, выходили нищенствовать, поголовная проституция стала обычным явлением, а валютная проституция – символом мечты школьниц города. По вечерам уже нельзя было выйти в город: рэкетиры и грабители, вымогатели и бандиты устраивали свои разборки и шабаши прямо на центральных улицах. Такого контраста, такого предела человеческого падения не знал ни один город.
Это была Москва середины девяностых. Это была столица некогда великой империи, погрязшая в пороках и преступлениях. Это был город, в котором человек только существовал – жить в нем уже не было никакой возможности.
Вернувшись в номер гостиницы, Дронго еще в коридоре услышал телефонный звонок. Он быстро открыл дверь, бросаясь к телефону.
– Это Арчил, – услышал он характерный голос. – Коновалова из страны никуда не выезжала.
ГЛАВА 10
Уже когда почти все сотрудники следственного управления покинули свои кабинеты, Колчин еще сидел, пытаясь что-либо сообразить. В который раз перечитывал он дело Бахтамова, стараясь найти какие-нибудь несоответствия. Все было тщетно. Появившийся наконец Умаров только подтвердил свои первоначальные показания, заявив, что лично слышал разговоры Хаджиева о его расправе над Бахтамовым. Он вполне мог быть добросовестным свидетелем, а не подставкой, и Колчин, помучив его с полчаса, отпустил: больше из Умарова ничего выжать было нельзя. Кроме того, он был осведомителем уголовного розыска, и не в его интересах было врать. Бахтамов знал об этом, вызывая Умарова обычно для мелких поручений. Никаких дел с фальшивыми авизо они не вели, да и не могли вести: у свидетеля Умарова не было даже десятиклассного образования. Он держал несколько киосков рядом с Курским вокзалом и этим зарабатывал себе на жизнь. Участковый его не трогал, зная о негласном сотрудничестве Умарова с правоохранительными органами. Смерть Бахтамова ничего, кроме неприятностей, Умарову не принесла: его несколько раз допрашивали в милиции и контрразведке. Он, по-видимому, искренне считал, что убийца – Хаджиев, имевший какие-то дела с покойным.
