с такой славой уводишь нас, не вкусивших славы, с такой гордостью и почетом, нас, чья жизнь была безвестна и незаметна, потому что совершаешь над всеми нами — безымянными, безликими, безгласными атомами земли — свое страшное помазание величием, потому что я видел и знал тебя так близко и жил так долго наедине с Одиночеством, твоим братом, — я не боюсь тебя больше, подруга, и слагаю тебе хвалу.
А пока — опять земля и Одиночество навеки! Темный брат и суровый Друг, неизгладимый лик тьмы и ночи, с кем я провел половину жизни и кому присягаю в верности до самой смерти, — чего мне страшиться, пока ты со мной? Героический друг, единокровный брат гордой Смерти, темный товарищ — разве не вместе исходили мы миллионы улиц, не вместе шагали по широким и буйным проспектам ночи, плыли через бурные моря, ступали на неведомые земли и вновь брели по континенту ночи, слушая молчание земли?
Разве не были мы храбры и честны, друг, когда оставались одни, разве не изведали славы, торжества и радости на этой земле — и не изведаю ли я вновь, если ты вернешься ко мне? Приди ко мне, брат, в ночных моих бдениях, приди в потаенной глухой темноте, приди, как всегда приходил, и верни мне прежнюю несокрушимую силу, неугасимую надежду, буйную радость и веру в себя, чтобы вновь штурмовать бастионы земли.
Приди ко мне полями ночи, милый друг, примчись с конями твоего брата, Сна, и мы опять будем внимать молчанию земли, будем слушать, как стучат сердца спящих, когда с мягким рокотом копыт темные кони Сна несутся над землею.
Они летят! Корабли зовут! Копыта ночи, кони великого Сна несутся под гривами мрака. И вечно бегут реки. Глубокие, как потоки Сна, бегут реки. Мы зовем!
Летят! Летят громадные темные кони! С мягким рокотом копыт приближаются они, скачут, скачут по земле темные кони Сна.
О, мягко, мягко скачут по земле громадные кони Сна. Большие летучие мыши реют над нами. Потоки Сна затопляют страну, в потоках Сна и времени движутся невиданные рыбы.
Ибо Сон заволок изнуренные лица дня, и в ночи, во тьме, в сонном молчании городов черты десяти миллионов людей странны и загадочны, как время. Во Сне мы лежим нагие и одинокие, мы соединены в самом сердце тьмы и ночи, и мы странны и прекрасны во Сне; ибо мы умираем в темноте и не знаем смерти — нет смерти, нет жизни, нет радости, нет горя, нет славы на земле — только Сон.
Приди, кроткий прекрасный Сон и затопи страну своим приливом. О, сын незапамятного желания, брат Смерти и моего сурового друга, Одиночества, приносящий мир и темное забытье, целитель и избавитель, великий чародей, услышь нас: приди к нам полями ночи через равнины и реки вечносущей земли и пролей на воспаленное вещество мира, на ярость, боль и безумие нашей жизни свой прохладный бальзам избавления. Замуруй окно нашей памяти, тихо, ласково отыми у нас наши жизни, погаси видение ушедшей любви, ушедших дней, утоли нашу исконную жажду — великий Преобразователь, исцели нас!
О, мягко, мягко скачут по земле громадные темные кони Сна. Потоки Сна омывают сердца людей, они струятся, как реки, ночью, в полноте и обилии своей темной бездонной силы заливают миллионы ложбин суши и берега всей земли. Неумолимо и мощно затопляет половодье Сна ночной материк, необъятные просторы бессмертной земли, пока сердца всех людей не сбросят своего жестокого бремени и каждая грудь, испускавшая вздох труда и муки, не успокоится, не исцелится, побежденная чарами темного, немого, всепоглощающего Сна.
Сон падает, как темнота, на землю, он наполняет сердца девяноста миллионов людей, как колдовство, он витает в горах и шагает, как ночь и мрак, по равнинам и рекам — и вот уже низко в низинах и высоко на холмах только ласковый Сон струится, плавно скользящий Сон… Сон… Сон… Сон.
Видиадхар Сураджпрасад Найпол
ФЛАГ НАД ОСТРОВОМ
(Фантазия для маленького экрана)
1
Около этого острова я кружил много лет. По делам мне приходилось бывать неподалеку от него, и я мог наведаться туда когда угодно. Но в моем воображении остров стал недоступным — и я хотел, чтобы он таким остался. Перед авиационным, скажем, расписанием, где название острова конкретно и заурядно, мысль о том, чтобы завернуть туда, всякий раз ввергала меня в апатию. Как просто — прилететь, усесться в машину и перетрясти название с деревьями, домами, людьми, их причудливыми вывесками и озадачивающими странствиями. Как просто погубить не только название. В конце концов все пейзажи существуют лишь в воображении: столкнуться с действительностью — значит, начать с нуля.
А теперь остров надвигался на меня. Он лежал в стороне от нашего маршрута. Но дальше к северу, на туристских островках, разыгрывалось большое ежегодное событие — ураганы известие об одном из них, по имени Ирэн, и вынуждало нас укрыться в здешней гавани. Остров, сообщили нам в судовом бюллетене, сравнительно безопасен. Ураган здесь был только раз, в 20-х годах, да и то не сильный, и ученые тогда сказали — как водится у ученых, — что в ближайшие сто лет второго не будет. Но это не вязалось с взволнованными объявлениями местной радиостанции — наши транзисторы стали принимать ее, как только мы вошли в гавань по узкому проливчику — тихому, прозрачному, опасному — между скалистыми, крытыми зеленью островками.
И ни проливчика, ни островков я не надеялся и не желал увидеть снова. Все на старых местах. А мне было до того спокойно, пока мы плыли на север. С тех пор как я поднялся на борт, моя жизнь шла под знаком воздержания, почти умерщвления плоти; и это меня очень радовало. Я мало ел и совсем не пил. Мне казалось, что я с каждым днем усыхаю, и отмечать это изо дня в день было приятно. Усевшись, я старался занимать как можно меньше места; с удовольствием надевал очки и пробовал читать, чувствуя себя аскетом, которому ведомо еще большее удовольствие — сокращающейся плоти. Быть аскетом, быть мягким, смирным и вежливым, бездеятельным и самоуглубленным; создать себе маленькую прогалинку в джунглях души и постоянно напоминать себе, что прогалинка еще существует.
Но при входе в гавань я почувствовал, что джунгли опять смыкаются. Я сделался нервным, раздраженным, недовольным —
