гораздо лучше сперва осмотреться, потом выбирать. Каждый раз я обещаю себе, что так и буду делать. Но когда девушка подошла и объявила (и, показалось мне, так грустно): «Пойдешь со мной», я понял, что с этого и начнется; что у меня не хватит воли воспротивиться.
ГОРДОСТЬ — вспыхнуло неоном на площади.
Она заказала портер.
— Ты честная девушка.
— Портер прибавляет мне сил.
ТРУД.
Явился портер.
— Ага, — сказала она, — бульдожка мой хороший.
И с наклейки на горлышке на меня зарычал бульдог. Вместе с портером явились двое, одетые как калипсяне в туристских проспектах, как калипсяне на горке перед отелем.
— Позвольте мне приветствовать джентльмена на нашем живописном острове. КУЛЬТУРА.
Я крикнул:
— Пошли вон.
Она немного занервничала; неуверенно кивнула кому-то у меня за спиной и сказала:
— Все в порядке, Перси. — Потом мне: — Почему ты их гонишь?
— Они меня смущают.
— Как так смущают?
— На самом деле их нет. Смотри, моя рука сквозь них проходит.
Человек с гитарой загородился рукой; моя рука прошла сквозь него.
Песня продолжалась: «Ну и пусть, ну и пусть, у господина от водки грусть».
— Боже!
Когда я отнял от лица ладони, передо мной была рука с кольцом. Рука берущего.
Я заплатил; я выпил.
На возвышении толстая белая женщина — приступила к простенькому танцу. Я не мог на это смотреть.
— Что с тобой?
И когда женщина сделала движение, чтобы избавиться от остатков своего туалета, я встал и крикнул: «Нет!»
— Ну почему — большой мужчина, а так меня позорит?
Человек с палкой, который сидел на верхней ступеньке, подошел к нашему столу. Он обвел рукой комнату, картины, изображавшие стил-бенды[7] и женские пляски на золотом песке, и указал на объявление:
Посетителей просят воздерживаться
от непристойных и оскорбительных жестов.
Приказ министерства общественного порядка и образования
— Все в порядке, Перси, — сказала девушка.
Перси мог только показывать руками. Из-за стального оркестра о разговорах не могло быть и речи. Я сел.
Перси отошел, а девушка ласково сказала:
— Сядь и объясни мне, почему тебя все смущает. Зачем же тогда вы, туристы, сюда ездите? — Она поманила официантку. — Я хочу жареную цыпу.
— Ни черта подобного, — сказал я. — Никаких жареных цып.
В этот миг стальной оркестр смолк, и мои слова разнеслись по всему залу. Японские матросы — мы видели их траулеры в гавани — подняли головы. Американские летчики подняли головы. Перси поднял голову.
И в тишине девушка крикнула на весь зал:
— Его тут, видите ли, все смущает, какой вредный. — Она встала и показала на меня. — Он по всему свету ездит. А я только жареную курицу попросила.
— Фрэнк, — прошептали мне.
— Леонард, — прошептал я в ответ.
— Слава богу, наконец-то я вас разыскал. Ну и набегался же я. Сколько баров обошел, сколько баров! Какие красивые имена, какие интересные люди, которым я должен помочь, дать деньги. Иногда трудновато разобрать имена. А люди, знаете, это неправильно толкуют. Я за вас беспокоился. Синклер тоже за вас беспокоился.
Синклер сидел за столиком поодаль, спиной к нам, пил.
В клещах между Леонардом и требованием жареной курицы я заказал жареную курицу.
— Знаете, — доверительно сказал Леонард, — куда нам надо, по-моему, пойти — это в «Кокосовую рощу». Судя по всему, это потрясающее место, как раз такое я искал. Вы знаете его?
— Я знаю его.
— Так слушайте, может быть, прямо и пойдем, все трое?
— В «Кокосовую рощу» — ни за что, — сказала девушка.
Леонард пояснил мне:
— Я имел в виду вас, себя и Синклера.
— Чего ты имел? — Она встала и наклонила над головой Леонарда бутылку портера, видимо собираясь вылить. Она позвала: — Перси!
Леонард в покорном ожидании закрыл глаза.
— Я на минуту, Леонард, — сказал я и сбежал по ступенькам вместе с девушкой, которая все еще держала бутылку пива.
— Почему это тебе вдруг загорелось?
— Не знаю, но ты лови удачу.
Открытая дверь машины перед подъездом словно приглашала. Мы влезли, дверь за нами захлопнулась.
— Мне надо скрыться от этой парочки. Они сумасшедшие, совсем сумасшедшие. Ты даже не подозреваешь, от чего я тебя спас.
Она посмотрела на меня.
И началось: откуда-то выходили мимо столиков; чьи-то косые взгляды; отказывалась пройти сто метров до отеля; такси за два доллара; неметеные цементные ступени; тускло освещенные комнаты; мебель из дешевого дерева; аляповатые календари на стене — насмешка над плотью, насмешка над желанием; голубой мандраж телевизионных экранов; Гари Попленд — на этот раз с последними известиями об урагане; неуместная чинность хрустальных горок; видавшая виды кровать.
И в минуты прояснения — телефон: квак, щелк.
И началось. Бары, отели, беспредметные разговоры с девушками. «Как вас зовут? Откуда вы приехали? Чего вы хотите?» Напитки; разбухание в животе; затхлый вкус островных устриц и соуса с красным перцем; безвоздушные комнаты; корзины для бумаг; белые умывальники, напоминающие распростертому на затхлой кровати о больницах, лекарствах, операциях, о жаре, горячке.
— Нет!
— Да я до тебя даже не дотронулась.
Надо мной глупое лицо, бедное тело предлагает свои прелести, лишенные прелести. Бедное тело; бедная плоть; бедный человек.
И снова неразбериха. Я, наверно, что-то сказал. Женщина воет, ее оскорбили, созывает добрых людей, и некрашеная деревянная лестница летит навстречу гулко. Потом среди шпалер и роз, десятков призрачно-белых роз, лает собака, рычит. Оскорбленное черное тело стало белым от обиды. Те же крики, тот же призыв к мести. По проходу, между стульями, между сотнями и сотнями полностью одетых мужчин в очках, с блокнотами и карандашами, тело гонится за мной. Другой вход, другой кафельный коридорчик; другая скромная дощечка:
Курсы живописи
Парижская натурщица
(Вход бесплатный)
И урывками — Леонард: сцены, как из пасьянсов фантазии, — человек, которому надо подарить миллион долларов, Волшебный Дудочник, шествует, словно у меня во сне, перед процессией стальных оркестрантов, певцов, женщин, вымогающих у него деньги. Он шел во главе, с кроткой, ошалелой улыбкой.
День потух, ночь двигалась скачками, глотками часов. Мудрыми, терпеливыми мордами смотрели освещенные циферблаты.
Бар пах ромом и уборной. Через дыру в проволочной сетке мне протягивали пиво, сдачу бумажками и серебром. Меня схватили за правую руку, и черное лицо, которое я разглядывал — пора за порой, волос за волосом, — с угрожающей, насмешливой, страшной улыбкой говорило: «Сдачу оставь мне, ну».
Неразбериха. Мелькание лиц, скорее любопытствующих, чем враждебных. Спотыкаюсь, ударяюсь; мокрый пол; слышу свой крик: «Не надо!» — и многократное эхо ответной фразы: «В другой раз ходи с деньгами».
И
