исходило ровное тепло.
И на сердце было так покойно,
словно в мире не было войны,
словно, пережив уже все войны,
мы о них и думать не должны…
Как на формировке в Старой Буде
пожалела девушка солдата, –
никогда я в жизни не забуду
Зойку-санитара из санбата!
На плацдарме
Капитану-лейтенанту Василию Шкаеву
Кто там командовал?.. Никто не командовал:
всех офицеров повыбило в первом бою.
Злость обуяла… да та ещё гордость матросская,
что просыпается резко – с разрывом гранаты:
– Полундра! Вперёд!..
Фрицы притишили бег. Дрогнули было.
Только таких сволочей на испуг не возьмёшь!..
Вот и схлестнулись – там, где обрыв у реки,
белый песочек внизу, – с цепью мышиных шинелей
бушлаты балтийские.
Дрались по-флотски – работали сосредоточенно:
лихо, без страха, с единым желаньем – убить!
И по реке разносились: лязг штыковой, удары
прикладов, одиночные выстрелы, всхрипы, мат,
возгласы боли…
Сбросили в реку. А сами – вверху, над обрывом.
Клёши обтёрханы, кровь на руках и винтовках, –
и, как бывало в атаках, не сразу и поняли,
что? это фрицы внизу, по колено в воде,
лапы задрали?..
Ложка
Мать честна! – утерял ложку… Носил за правой обмоткой,
прошёл с нею, можно сказать, огонь, воду и медные трубы –
всю Беларусь, от Калинковичей до Острува Мазовецкого, –
а в Польше – посеял.
И где, как – ума не приложу!.. Может, когда ползали
в боевое охранение, но скорее всего – третьего дня,
когда ходили накатывать блиндаж командиру батальона
сосновыми кряжами.
Делать нечего: привезут обед – все едят нормально,
а я суп хлебаю через край котелка, а пшённую кашу
или пюре из сушёной картошки пальцами выгребаю –
как поросёнок какой!
Можно, конечно, и подождать, пока кто управится,
ложку ребята одолжат, – да ведь остынет пища,
и брезгую я, если честно, и чинарики чужие докуривать
и есть чужою ложкой.
А какая ложка была!.. Нет, не та, не столовская,
узкая и остроносая, – самодельная: круглая, забористая,
танкист один подарил, спас я его из горящего танка.
И нате вам – утерял…
* * *
Сколько волков расплодилось за эту войну –
спасу нет!
Ну и хотя не окопникам остерегаться волков,
а приходится…
Около фронта не встретишь – в ближнем тылу
ошиваются:
рыскают, твари, у зимних дорог и тропинок
и нападают
на одиночных бойцов, одиночные сани
из засад.
И ни хрена не боятся винтовочных выстрелов:
свыклись,
так же как свыклись и люди, с войной.
Сталин
Если признаться честно —
меньше всего в окопах
мы думали о Сталине.
Господа Бога вспоминали чаще.
Сталин
никаким боком не прикладывался
к нашей солдатской войне,
и говорить о нём
просто не находилось повода.
И если бы не газеты,
право слово, мы бы так и забыли
эту не встречавшуюся в русском языке
фамилию.
Солнце Победы
9 мая 1945 года. Восточная Пруссия. Город Толькемит. Два часа дня. Крики и стрельба в честь Победы, которые бушевали всё утро, утихли…
Мир сегодня от края до края
Ярким солнечным светом облит
И, до самой души проникая,
Чем-то большим, чем радость, дарит.
Так торжественно, тихо, спокойно.
И такая безмерная высь.
Что мне кажется –
Только сегодня
На Земле
Зарождается
Жизнь.
***
С чем только тогда не боролись!
С поэзией Есенина — боролись.
С кибернетикой — боролись.
С обручальными кольцами — боролись.
С гипотезой расширяющейся вселенной — боролись.
С церковной архитектурой — боролись.
С названиями улиц — боролись.
С музыкой Прокофьева — боролись.
С генетикой — боролись.
С регби — боролись.
С кипарисами — боролись.
С одним только не боролись — с невежеством.
В. Кондратьев. Предисловие к книге "Окопные стихи" (М., Советский писатель, 1990)
Я пишу эти строки ровно через год после смерти Юрия Белаша, а потому писать трудно, не ушли из сердца и боль, и какая-то обида на судьбу, отмерившую жизнь поэта и взявшую его в мир иной в самый расцвет творчества, когда из-под его пера стали выходить совершенно новые - и по духу, и по форме - произведения.
Несмотря на то что у Юрия Белаша вышло всего два сборника стихотворений - "Оглохшая пехота" и "Окопная земля", имя его известно многим любителям поэзии, и особенно ветеранам минувшей войны, которые увидели в стихах поэта свою войну, и такую войну, какой она была в действительности, - жестокую, кровавую, тяжкую до невозможности. "Тут тяжело. Тут очень тяжело. Так тяжело, что взвыл бы брянским волком!.." - вырывается у Белаша в одном из стихотворений.
Однажды я назвал поэзию Юрия Белаша энциклопедией окопной солдатской жизни, и назвал, по-моему, вполне справедливо, потому как в сборниках "Оглохшая пехота" и "Окопная земля", дополненных подборкой в "Знамени" (N 12, 1986), охвачены в полном смысле этого слова все перипетии и случаи жизни солдата на переднем крае. Тут и безудачные бои сорок первого, и победные - сорок пятого, тут и бомбежки "лаптежников", тут и страшные рукопашные бои, и горестные отходы, тут и "запасной" полк, тут и госпитали, тут и... Да нет смысла перечислять, достаточно взглянуть на оглавление в конце этой книги, где лишь по заглавиям стихотворений можно понять, что нет ни одной из сторон солдатской жизни, солдатского быта, не охваченной поэтом...
И такой вот густоты в описаниях фронтовых будней я что-то не могу припомнить у других поэтов-фронтовиков. Я выделил - "будней", потому что и бои были тоже буднями, только более страшными, чем обычные дни и ночи на передовой, где ожидание смерти было ежечасным, если не ежеминутным.
Но кроме этого Ю. Белаш дал целую галерею образов окопников. Пройдемся опять по названиям стихотворений: "Бронебойщик", "Шурочка Шатских", "Санинструктор", "Фронтовая королева", "Я солдат...", "Очкарик", "Жизнь и любовь Кости Пароходова", "Менделеев", "Лейтенант", "Разговор с Валентином Гончаровым"... Это и отметил поэт Владимир Соколов, сказав, что "в стихах постоянно возникают люди - живые, раненые, мертвые, с именем и без имен", и надо добавить - каждый со своим характером. Потому-то и неудивительно, что Ю. Белашу безусловно удалась и драма "Фронтовики" ("Театр", ╧ 8, 1985), в которой кроме напряженного и драматического сюжета имеются прекрасно и выпукло выписанные образы. Этой пьесой, к сожалению, не заинтересовались театры, отдав предпочтение беллетристическим "Рядовым" Дударова, которые очень ложились на проторенные театральные ходы, а вот драма Белаша потребовала бы серьезной и новаторской работы, которая оказалась не под силу нынешним режиссерам. Но я уверен: придет время и для этого произведения, потому что такой поистине военной пьесы еще не было на подмостках наших театров.
Перечитывая Ю. Белаша,- а я делаю это часто,- невольно ловишь себя на некой зависти к поэту. Ведь то, для чего прозаику нужна не одна книга, поэту удалось сконцентрировать в тоненькой книжечке и рассказать в ней почти в с ё о войне. Но чего это стоило поэту, по-настоящему знал, наверное, только он один. Мы, его друзья, можем только предполагать, припоминая постоянную сосредоточенность этого человека, порвавшего много связей с прошлыми друзьями и знакомыми, называвшего свою квартиру на Ломоносовке "моим блиндажом", в котором он без помех мог отдать себя одной страсти - поэзии. У Юры есть одно стихотворение:
Нет, я иду совсем не по Таганке -
иду по огневому рубежу.
Я - как солдат с винтовкой против танка:
погибну, но его не задержу.
И над моим разрушенным окопом,
меня уже нисколько не страшась,
танк прогрохочет бешеным галопом
и вдавит труп мой гусеницей в грязь.
И гул его, и выстрелы неслышно
заглохнут вскоре где-то вдалеке...
Ну что же, встретим, если так уж вышло,
и танк с одной винтовкою в руке.
В этом стихотворении вроде бы реальная картина, но, зная, что написано оно в ту пору, когда поэта не печатали, когда вообще было совершенно неизвестно, а будут ли когда-либо такие стихи опубликованы, есть в этом стихотворении не только непоколебимость солдата, но и непоколебимость поэта продолжать начатое, встретить все жизненные препятствия, если уж так вышло, с одной книжкой стихов в руке, книжкой, в которой нет ни грана лжи, а там будь что будет, напечатают или не напечатают, но нравственная сверхзадача поэта выполнена. И надо сказать тем, кто сейчас старается "списать" из литературы К. М. Симонова, что ни "Оглохшая пехота" Юрия Белаша, ни мой "Сашка" могли бы не увидеть света при нашей жизни, не будь реальной помощи и хлопот Константина Михайловича, взявшего на себя ответственность за публикацию этих вещей.
