Потом появляются слезы – сначала горячие, быстрые… Щеки горят. Слезы остывают, саднят кожу. И нет никого в целом мире, кто бы меня пожалел. Просто выслушал. Просто подержал за руку.
Так много людей в мире – миллионы. Всем хочется одного – любви. Чтобы их понимали. Чтобы их любили. Но почему, если все мы одинаково и так сильно хотим одного, в мире ничего не происходит? Почему вечно любят не те и не тех? Можно ли найти свою половинку, просто найти, просто хоть раз в жизни оказаться рядом? Может, эта половинка на Мадагаскаре, пока я здесь, почем я знаю?!
И думать не хочу. Вернее, как подумаю – сразу тоска до слез. Как мы одиноки, все… И мои родители тоже. Два одиночества не сливаются в одно, у каждого свое. Папино называется «работа» и «телевизор», мамино – «кухня», мое – «компьютер». Но у меня еще есть собака, а у них никого нет.
Как хорошо, что я могу писать в дневник все, что думаю.
Быть собой.
Быть свободной.
Мама, папа, вас мне тоже жутко не хватает…
* * *
– Будка, эй, Будка! Вылезай! Еда пришла.
Динка вытряхнула из пакета кусок замороженной печенки. Обычно Будка мгновенно вывинчивалась на зов из-под сарая. Но не сейчас. Девочка потопталась на тропинке. Замороженный кусок леденил пальцы, она бросила его на ближний обледенелый сугроб.
– Шляется где-то, – пожаловалась Динка стенке сарая. – Чего шляться? Нормальная собака в такую погоду и блоху из-под хвоста не выгонит.
Она нехотя сошла с тропы. Легкие собачьи следы вились поверх твердого наста, а у нее нога сразу провалилась по колено. Чувствуя, как снег щедро сыпется в ботинки, Динка все-таки догребла до дровяника, постучала ногой в дощатую стенку, надеясь, что Будка просто дрыхнет, угревшись в каком-нибудь темном уютном уголке. Никто не откликнулся, и она решила оставить кусок прямо тут. Конечно, его могла утащить любая залетная псина. Но тут уж Будка сама виновата – на месте надо сидеть. И щенка не слышно. Уж этот толстолапый наверняка прятался где-то поблизости. Динка постояла еще минуту. Щенок (если он вообще был там, под сарайкой) сидел тихо-тихо. Из щели внизу тянуло теплым воздухом, пропахшим сухой травой, опилками, псиной. Динка пыталась заглянуть в лаз, но он уходил слишком глубоко. Снег, набившийся в ботинки, таял, пальцы коченели, и она, разозлившись, побежала домой.
Дома лениво полистала дневник, вывалила на стол гору учебников. Покосилась на компьютер. Нет-нет-нет, только сядешь – все уроки из головы вон. Динка вовсе не стремилась в отличницы, но ей не хотелось огорчать тетю. Да и в новой школе лучше сначала показать себя с хорошей стороны, и если не грызть гранит науки, то хотя бы его понадкусывать. А потом можно и расслабиться.
Уговаривая себя саму, она открыла учебник по алгебре, удачно разделалась с половиной задания и облегченно решила попить чайку. На подоконнике в кухне валялась местная газета. Тетя всегда внимательно читала ее, уделяя особое внимание поздравлениям к юбилеям и свадьбам. Динку больше волновали анекдоты на последней, она лениво пролистнула страницу, и тут ей в глаза бросился заголовок «Собачий вопрос – нет отбоя от зверья!».
Какая-то тетка прислала письмо в редакцию – мол, в городе расплодились собачьи стаи, шагу не ступить, чтобы не наткнуться на «рычащую, злобно оскаленную пасть» (тут Динка хмыкнула). Эти самые «оскаленные пасти», похоже, преследовали бедную тетку и днем и ночью. Впрочем, никакой другой вины, кроме того, что они «лают, как бешеные», «являются переносчиками опасных инфекций» и «держат в страхе весь город», собакам не предъявлялось. Динка похихикала, представив дрожащий город в кольце кровожадных бешеных тварей, и тут взгляд ее зацепился за последний абзац. Там тетка с великим торжеством утверждала, что недавно «злобное животное» кинулась-таки на некоего молодого человека и «принялось рвать его с диким остервенением прямо на моих глазах».
– Вот как, рвать? – прищурилась Динка. – Рвать, говорите? А после, видимо, еще и метать?
Дальше тетка сама, не хуже той собаки, с диким остервенением накидывалась на местные власти. Которые, сволочи, бездействуют, вместо того чтобы рвать и метать в ответ. В конце шла врезка от имени редакции. О том, что «меры будут приняты», «опасное животное будет нейтрализовано», и что «специальная бригада в ближайшие дни наведет порядок на Строительном квартале».
Строительный квартал, Строительный…
Что-то знакомое вертелось в голове.
Динка вчиталась еще раз – «бешеная тварь… рвать с остервенением… кровожадно вцепилась в рукав молодого человека».
И вдруг в голове всплыла табличка на углу развалюхи, мимо которой она ходила несколько раз на дню.
Строительный квартал!
Та самая тропа в магазин!
Будка!!!
Она оделась в три прыжка, впихнула ноги в невысохшие ботинки, позабыв о теплых носках. Она мчалась сквозь лес, уговаривая себя саму – ну мало ли собак на этом Строительном, ну мало ли кто и где рвал с остервенением молодых парней, ну мало ли куда выехала эта проклятая бригада…
Оступаясь и проваливаясь, она прыгала по сугробам напрямик.
И, наконец, тяжело дыша, ткнулась в стенку знакомого дровяника.
Кусок печенки исчез.
Динка с облегчением привалилась к сараю плечом. Улыбнулась.
Ну, слава богу! Конечно, статья о какой-то другой собаке. А Будка где-то здесь, слопала печенку и сейчас сладко дремлет в тепле со щеночком под боком… Сейчас она посвистит – и Будка выйдет.
Но Будка не выходила.
Натоптанная собачья тропа уводила за угол сарая. Динка свернула туда. Снег за углом был разворочен и смят. В мешанине следов выделялась широкая полоса проломленного наста, будто что-то тащили волоком. Ветерок трепал клочья шерсти, прилипшие к сломанному репейнику. Она наклонилась ближе.
Серая шерсть.
Серая…
За воротами ближайшего дома, у поленницы, кто-то ходил, поскрипывая валенками.
– Извините! – крикнула Динка через забор. – Вы не видели, что тут произошло? Я ищу серую собаку, она тут жила.
– А ты кто, журналистка, что ли? – живо обернулась к ней женщина в тулупе и платке. – Прикончили эту псину, как раз сегодня утром, прям у нас вон под окнами. Стрельнули ядом каким-то. И правильно, бешеная она. До чего дожили – уже до колонки с ведром не дойти. Михална говорит, на парня бросилась, Михална-то, соседка, вон, из окошка все углядела. А на нас брехала только, а мы и не знали, что бешеная. Письмо, вон, в газете – только тогда спохватились. Небось в мэрии до этого никто не почесался, а у нас тут ребятишки бегают – так хоть бы кто задницу от стула оторвал. А за свет им плати, как же! Скоро уже всю пенсию забирать станут, довели народ до ручки.
– Как… прикончили?
– Туда и дорога, кинули в машину – да и дело с концом. Как на мужиков-то она бросилась от сарайки вот этой – бешеная, ну точно бешеная! Ее бы в мэрию нашу запустить, ох уж там они бы забегали, а то сидят по своим креслам, по бокам уже жир свешивается, а на людей им плевать. Так и напиши в газету-то. Колонку когда починят? С ноября на дальнюю ходим, они что там думают, вечно над народом издеваться можно? Народ им еще пока-ажет!
– А…
Губы не двигались. Она качнулась и побрела прочь.
Перед глазами все время стоял ее первый пес, Арс. Рыжий ирландский сеттер, шебутной, веселый, с летящими ушами, в каждом как будто запутался рыжий ветер. Как они сидели под столом в сумерках обнявшись… как он ронял ей на одеяло обглоданную косточку в подарок… как они наперегонки мчались с горы…
Зачем ты бросил меня, Арька, зачем сорвался с поводка? Я знаю, все собаки после смерти попадают в небесную собачью страну. Там лесные поляны и лужи с вкусной водой, там круглый год стоит погода «гулять», там летучие кошки на каждом дереве, и за ними гоняются летучие псы, размахивая ушами-крыльями…
Динка вытерла глаза варежкой.
Там все собаки время от времени становятся грустными и садятся возле облачной границы – ждать своих хозяев. И некоторые, самые нетерпеливые, засовывают нос прямо в облака…
«Щенок, – стукнуло в голове, – щенок!»
Все это время, оказывается, она бездумно шагала вперед по лесной дороге. Огромные ели медленно шевелили верхушками, снег невесомо сыпал и сыпал сверху. Похолодало. Мокрые варежки заледенели.
Она бросилась обратно.
Возле сарайчика никого не было. Динка пролезла под самую стенку, разгребла ногами сугроб. Лаз все равно получался слишком узким. Она встала на колени, остервенело принялась отгребать смерзшийся снег руками.
– Эй, малыш, на-на-на! Ты где? Иди ко мне, иди…
Бесполезно, щенка не было.
Наверно, тоже пристрелили. Усыпили. Придушили. Проломили голову дубиной.
Наверно, он тоже бешеная тварь. Наверно, в небесной собачьей стране стало на одного щенка больше. Вот только кого он будет ждать там, возле облака? Ведь у него так и не успел появиться хозяин.
Динка всхлипнула – безнадежно, отчаянно, – и тут в ответ из темного лаза раздалось несмелое поскуливание.
