Динка повернулась и вышла.
Толик остался в коридоре, только смотрел теперь не в потолок, а в пол. На черном резиновом коврике, на пестром линолеуме осталась лужа снеговой воды. Как будто тут вправду кто-то таял часа два.
Толик завернул на кухню и встал у окна. Метель вроде затихала, но все равно ничего было не разобрать, только смутные темные фигуры на дороге да облепленные снегом машины. Окна у него выходили на другую сторону, во двор, и Динку он бы все равно не увидел. Да ему и не хотелось. Ему все сильнее хотелось плакать, вот зараза… Он пошел к себе, захлопнул дверь в комнату. В квартире никого не было, а ему все равно хотелось закрыть дверь на замок, на защелку, на крючок, на что угодно, лишь бы отгородиться от всего мира. Хотя никто не торопился ломиться в его незапертую дверь.
– Надо же, супер-супер, – сказал он сам себе, поймав полупрозрачное отражение в оконном стекле.
Это была правда, правда, правда. Он сам слышал, как мать жаловалась тетке Лене: «На нашего мальчика напали девочки… сейчас девки такие наглые, окрутят в момент… и танцы эти еще, боюсь, ночами не сплю, разве тут уследишь?»
Вот уж точно, не уследишь. Он сам кого хочешь окрутит в момент, чего там скромничать. Окрутит и на веревочке за собой поведет, на поводке. Вернее, и поводка не надо – сами побегут, он же звезда.
Наплевать. Наташке, что ли, позвонить? Вечером танцы. А если куртку накинуть, то еще можно догнать…
Толик шагнул в угол, за штору и заплакал, тихо, беззвучно, не пытаясь сдерживаться. Наплевать. Даже если кто-то зайдет и увидит – наплевать.
* * *
Метель утихла внезапно. Только что крутила между бараков ледяными хвостами, подбрасывала и перемешивала обезумевший воздух, а тут – фьють! – и все стихло.
Хорошо бы сейчас было с Рэнькой мчаться по свежему снегу, сбивая ногами верхушки сугробов, хохоча, обгоняя друг друга, дразнясь концом поводка. Интересно, а как бы Рэнька восприняла Никиту? Обрадовалась бы? Приняла в стаю? Или… или стала бы ревновать? Ведь она-то сама почти забыла про Рэньку, пока разбиралась с собой. А теперь в ней столько любви – на всех хватит! Надо папе написать, пусть купит волчице два брикета пломбира, путь у нее тоже будет праздник. А еще, а еще… Динка притормозила. А еще надо написать, что папу она тоже любит. И маму. Пусть знают.
Снежная пыль еще висела в небе, клочковатые темные тучи цеплялись за антенны на крышах, но сквозь них, словно призрак, просвечивало бледное желтоватое солнце. Динка наподдала ногой ледышку и сама покатилась вслед за ней по раскатанной черной дорожке. Конечно, она свернула не просто так, а чтобы пройти под окнами у Никиты. Она всегда так делала. Увидев знакомые занавески, она остановилась, нащупывая в кармане мобильник. Можно было позвонить, конечно… а можно и по-другому. Она мигом отковыряла от сугроба хороший смерзшийся комок – и запулила его в форточку. Через миг занавеска шевельнулась, и Динка бандитски, с переливами, засвистела. Она всегда так подзывала своих собак.
Форточка открылась, и оттуда, стряхивая наметенный снег, высунулась голова мамы Никиты:
– Он сейчас выйдет.
– Ой! Здрасьте, э-э-э, Лариса…
– Олеговна, – подсказала мама.
– Ага… а Никита дома?
– Уже нет. Вон, Джимка в коридоре вопит. Значит, уже выходят.
– А-а-а… до свидания, – Динка от неловкости, кажется, присела в кривом реверансе и через миг уже мчалась на ту сторону дома, к подъезду.
– Эх, повезло, она, кажется, совсем дикая, – задумчиво протянула вслед Лариса Олеговна. А потом вдруг, быстро глянув по сторонам – не видит ли кто? – обломала с окна великолепную прозрачную сосульку и сунула в рот. Разгрызла с хрустом.
У сосульки был совершенно отчетливый острый вкус мартовского солнца.
Примечания
1
Цитата по песни группы «Наутилус-Помпилиус» «Я хочу быть с тобой», слова Ильи Кормильцева.
2
Стихи Александра Кабанова.
3
Стихи Александра Кабанова.
4
Стихи Марины Цветаевой.
