Анна Воронова
Лунное танго
Если вы можете:
– начать свой день без кофеина,
– быть жизнерадостным и не обращать внимания на боли и недомогания,
– удержаться от жалоб и не утомлять людей своими проблемами,
– есть одну и ту же пищу каждый день и быть благодарными за это,
– понять любимого человека, когда у него не хватает на вас времени,
– пропустить мимо ушей обвинения со стороны любимого человека, когда все идет не так не по вашей вине,
– спокойно воспринимать критику,
– относиться к своему бедному другу так же, как и к богатому,
– обойтись без лжи и обмана,
– бороться со стрессом без лекарств,
– расслабиться без выпивки,
– заснуть без таблеток, – искренне сказать, что у вас нет предубеждений против цвета кожи, религиозных убеждений, сексуальной ориентации или политики, – значит, вы достигли уровня развития своей собаки.
Сэр У. Черчилль
Глава 1
Большая Херь и Бэтмен
Первую монгольскую лошадь звали Большая Херь.
Лошадь – толстобокая, приземистая, косматая – быстро схрупала сухарь и ощутимо ткнула Динку носом. Из Динкиного кармана вкусно пахло, там, помимо сухарей, прятался еще и сахар.
– Пап, ее как зовут?
– Херь.
– Как? – опешила Динка. – Почему?
– А, считай, почти всех монгольских лошадей зовут Херь. Эта – Большая Херь, а вон та, у коновязи, – Маленькая. А рядом – Белоногая. «Херь» – это значит гнедая, масть такая. А других имен тут не дают, монголы не понимают, зачем лошади имя. Ну, жеребцы там, конечно, кони волшебные у батыров… а эти, рабочие, все одна херь.
– Ну как же?! Лошади же! Они же наши друзья.
– Не выдумывай. Друзья! На них ездят, а не дружат. Большая разница – друзья и тягловый скот. Ты же не даешь клички вагонам в метро. Ты этих вагонов даже не замечаешь, просто едешь в школу – и все. Вот и монголы так же. Только метро у них живое.
И папа ушел в гостевой домик.
– Бе-бе-бе, – показала ему в спину язык Динка, – дурацкий пример. Если б это был мой собственный вагон, я бы уж точно не стала его звать просто железякой. Небось у самого как машина, так – «ласточка моя», а как лошадь – так херь. Не выдумывай, Дина, ха! Я бы вагон назвала Терминатором, или Самоваром, или Гремучкой, все лучше, чем ваша херь всеобщая. А ведь вагон железный. А лошадь живая.
И она сочувственно скормила Большой Хери все сухари, а сахар оставила для Белоногой и Маленькой. Плохо, когда тебя не замечают, даже когда садятся тебе на спину.
Динка любила давать имена. В детстве она давала имена дождям. Дожди приходили по очереди, топтались за окнами детского садика, и ей казалось, что некоторые живут неподалеку, поэтому чаще других забредают в гости. Особенно осенью. Осенью дожди ходили целыми табунами. Они казались ей похожими на прозрачных коней с тысячью серебристых ног. Динка всегда хотела, чтобы у нее был собственный конь.
И собака.
В детстве – ну, когда она была совсем маленькая, – родители ни за что не хотели брать собаку. Они все время переезжали с места на место, задерживаясь на год-другой в разных городах на съемных квартирах. Мама частенько говорила: «Не живем, а кочуем». Динке нравилось кочевать, она не знала другой жизни. Вот только собака… ей очень хотелось собаку, невероятно. Чтобы у нее наконец-то появился друг. Лошадь тоже хотелось, но она себя сдерживала – понятное дело, не станут же родители таскать за собой лошадь, им и одной Динки хватало.
Однажды, когда она только пошла во второй класс, мама отправила ее на полгода в маленький карельский городок к тетке – но Динке ужасно не понравилось кочевать одной. Больше она с родителями не расставалась. А собаку ей все-таки завели, только это грустная история…
Последние три года семья жила за границей, в столице Монголии – Улан-Баторе. Удивительный это был город, где по улицам бродили коровы, рысили всадники дэли в национальных халатах, на низких мохнатых лошадках, а в чай клали соль вместо сахара.
И только Динка всерьез стала присматриваться к местным лошадям, прикидывая, не уговорить ли родителей, – как выяснилось, что она едет обратно, в Россию. А из-за чего? Из-за школы! Вот уж засада так засада… Впереди маячил переезд, папу засылали куда-то на границу пустыни Гоби, мама ехала с ним, а Динке там места не нашлось, потому что учиться негде. И как она ни бунтовала, как ни подлизывалась – все оказалось бесполезно…
* * *
Тыг-дым, тыг-дым, – отбивали колеса.
Она прижалась носом к черному холодному стеклу в коридоре вагона. Поезд грохотал, гремел, как чугунная конница или как стая стремительных железных ласточек. За окном покачивался снежный лес, подсвеченный зеленоватой волчьей луной. Так и подмывало завыть, задрав голову к черным летучим небесам.
Она умела выть по-волчьи.
Она научилась у Рэньки, у своей любимой собаки, почти волчицы.
Сквозняк холодил щеку, в дребезжащую щель влетали крошечные колючие снежинки. Холодно, все время холодно. В Монголии тоже было холодно, но по-другому. Там ветер поднимал невесомую морозную пыль, камни смерзались намертво, а вот снега не было, только промерзшая окаменевшая земля. И деревьев не было, и травы. Только пыль, камни, овцы, коровы и лошади. Невысокие косматые лошади с заиндевелыми гривами. Жалко, не успела она себе там лошадку завести…
За окном наконец-то мелькнули первые фонари, поезд дернулся, заскрежетал, сбрасывая скорость, и Динка отлипла от стекла, вернулась в свое купе. Привычно накинула лямки здоровенного походного рюкзака, деловито щелкнула пластиковыми застежками, подтянула ремни. Сонная проводница вышла в тамбур, молча откинула лязгнувшую лесенку, и девочка спрыгнула вниз, на заснеженный щебень.
Станция называлась Лодейное Поле. Тут у Динки пересадка. Московские поезда шуровали дальше, на Мурманск, а ей надо было свернуть в медвежий угол (как говорила мама), к огромному озеру Ладога. Поезд в нужный ей городок ходил всего один раз в день, и пересаживаться на него полагалось в пять утра. Такая вот нечаянная радость. Сам поезд невелик – тепловоз и ровно два вагона.
Динка перелезла через рельсы, вскарабкалась по лесенке на платформу и огляделась.
Что это за Лодейное Поле, скажите на милость? И где тут вокзал?
Пассажиры из других вагонов уже подхватили баулы и тележки, устремляясь к пролету железнодорожного моста. Динка плотнее завязала меховые уши, одернула короткую дубленку и, стараясь не хватать ртом морозный воздух, заторопилась следом. Сверху, с моста, открывались ветвящиеся пути, паровозы, вагоны с бревнами, цистерны, пустые платформы. Московский скорый, казалось, с трудом втиснулся между коричневыми тяжелыми товарняками. Где-то клубился пар, рельсы отсвечивали синевой под мощными прожекторами, лязгало железо, голос диспетчера неразборчиво шелестел, что-то гулко вздыхало в динамиках. Она спустилась вниз возле низкого здания, больше похожего на бункер, в котором можно пересидеть с десяток ядерных зим.
Внутри оказалось еще холоднее. И совсем пусто. На пластиковых синих сиденьях дрыхла пара мужиков в телогрейках, в огромных черных валенках. Динка, волнуясь, сунулась в окошко кассы:
– Мне билет до этого… Длинного Берега.
Длинный Берег – вот как назывался город. Необычное название. Хотя рядом с Лодейным Полем или Медвежьей Горой, которую она разглядела в расписании, это звучало совершенно обыденно.
Кассирша сунула ей обратно паспорт, сдачу и билет, буркнула: «Двенадцатый вагон, отправление в пять тридцать», – и прихлопнула окошко. Динка покосилась на спящих и, несмотря на рюкзак, решила прогуляться.
Морозный воздух обжигал. Привиденческий голос диспетчера все так же гулко вздыхал и бормотал о чем-то своем, железнодорожном.
Холодно, холодно, холодно! Динка потопала ногами, даже попрыгала – а потом пошла в конец длинного перрона, надеясь согреться. На дальнем краешке платформы одиноко маячили два вагона. Она промаршировала мимо раза два, а когда разворачивалась в третий, заметила на зеленом обледенелом боку табличку: «Санкт-Петербург – Длинный Берег».
Постойте, постойте… Это получается же ее поезд? Ее вагон? Конечно, вот он, двенадцатый. А следующий – если присмотреться, видно – тринадцатый. И время уже поджимает, кстати. Так почему же посадку до сих пор не объявили?
Она завертела головой направо-налево. Пусто. Спросить не у кого. Как будто все вымерли, и только поезда живут своей странной лязгающей отмороженной жизнью.
Динка шагнула к краю платформы. Вагоны стояли чуть в стороне, на втором пути, так что пришлось лезть вниз и топать напрямик через рельсы. Платформы тут тоже не было, и вскоре Динка растерянно топталась перед высокой, наглухо закрытой дверью.
Она поскреблась снизу, потом, задрав голову, прошлась вдоль. Свет внутри не горел, было тихо. Как говорится, никаких признаков жизни. Засомневавшись, она вытащила билет. Вроде все верно – и номер поезда, и станция… И двадцать минут до отправления, между прочим! Почему же никто не открывает?!
