Та же поимка Караджича, который, судя по всему, с самого начала находился под наблюдением и охраной американских и сербских спецслужб… Все эти истории про ДНК — сказка для детского сада, что где-то как-то случайно обнаружили… Все всё прекрасно знали, но теперь для американцев есть опасность, что Караджич в Гааге начнет говорить то, что не сказал Милошевич — вернее, чего ему не дали сказать. И про гарантии безопасности, и про закулисные сделки накануне Дейтонских соглашений, и про истинные причины поддержки Америкой косовских албанцев — там много всяких скелетов по шкафам напрятано.
Куда они всё это денут? Устроят очередную "внезапную смерть в камере"? Чем им мешал молчащий, пропавший Караджич? Я задавал себе этот вопрос, и пришел к единственно возможному ответу. Сейчас в Косово у остатков сербской общины отнимают земли, разрушают православные монастыри, "ооновская" администрация не действует, а "евросоюзовская" никак не может ее заменить в силу своей незаконности — и самопровозглашенное албанское правительство Косово всё прибирает к своим рукам, исходя из банального "права силы". И там назревает взрыв, который снова затронет Сербию. Поэтому внимание попытались переключить на Караджича, с помощью его ареста временно "разрядить" эту ситуацию.
Но ведь проблема в том, что Радован Караджич не имел никакого отношения ни к одной военной операции в Республике Сербской, он всегда был врачом, психиатром, поэтом даже, но не политиком. Да, он оказался в плохое время в плохом месте, потому что не смог отказаться от ответственности за свой народ в период гражданской войны. Но ни к каким военным делам он не имел никакого отношения. Есть его съемки в роддоме, например, где он распоряжается, чтобы исламских рожениц брали сербские роддома, чтобы эти боснийки могли нормально рожать. Бессмысленно предъявлять к нему какие-то военные обвинения, потому что там он совершенно ни при чем. Я просто знаю Караджича очень хорошо, поскольку был его консультантом, советником по многим вопросам.
"Дело Караджича", словно капля воды, отражает ту "имперскую западню", в которую угодили Соединенные Штаты по всему миру.
А.П. Как, по вашим впечатлениям, это отражается сегодня на отношениях между США и Европой?
Д.Р. Тут главная проблема Европейского Союза — кстати говоря, об этом и Кремль недавно намекал — состоит в том, что непонятен пока субъект выработки решения Европейского Союза. Кто там принимает решение? Как оно складывается? Процесс этот крайне забюрократизирован, и в результате по большинству вопросов текущей мировой жизни Евросоюз не может принять консолидированного решения. Да хотя бы возьмите Косово. Очевидно, что Греция, Испания, заняв отличную от всех позицию, легко может блокировать решение. Или, скажем, Ирландия заблокировала принятие Лиссабонского договора. До сих пор Евросоюз способен принять консолидированное решение только по такому вопросу, который вообще не имеет углов. В этом решающая слабость Евросоюза перед лицом его крупнейших партнеров — таких, как США, Япония, Китай, Россия.
Но мы должны понимать, что всё течет, всё изменяется, и несколько десятилетий назад даже не было соглашения по углю и стали, которое послужило зародышем Евросоюза. А сейчас мы имеем дело с официальной евростолицей Брюсселем, который наполовину состоит из современных офисов, где сидит масса еврочиновников. Так или иначе, но всё это броуновское движение когда-то наверняка кристаллизуется, приобретет более четкие и законченные формы. При этом европейцы относятся к американцам по-разному. С одной стороны, это их безусловный военный союзник, который начиная с 1945 года защищал европейскую территорию от "ужасов советского империализма", и они к этому военному зонтику привыкли. Привыкли настолько, что могут, ножки свесив, иметь оборонные бюджеты по одному, по полтора процента от ВВП. С другой стороны, они прекрасно понимают, что НАТО — это реальная возможность хоть как-то контролировать американцев, сдерживать их коллективными, коллегиальными решениями от совсем уж необдуманных поступков. Так Европа и НАТО отскочили в сторону при агрессии против Ирака, прекрасно понимая, что это решение а) неправедное и б) бессмысленное, что американцы втянут себя и своих союзников в совершенно преступную бойню гражданского населения, заменив Саддама Хусейна непонятно на что, на хаос. И, самое главное, войдя туда, окажутся не в состоянии понять, как оттуда выйти. Поэтому Евросоюз в данном конкретном случае проявил максимум взвешенности и осторожности. Здесь очень внимательно наблюдают за тем, что происходит в Вашингтоне, европейские телеканалы показывают все баталии между Обамой и Маккейном, потому что если кого-то и коснётся смена курса нового американского избранника, то прежде всего Европы, а не Китая или России. Здесь больше всего боятся, что появится какая-то непредсказуемость Америки по отношению к Европе. И стремятся определенным образом повлиять на выбор курса по ту сторону Атлантического океана.
А.П. То есть Европа в каком-то смысле тоже избирает американского президента?
Д.Р. В том же самом смысле, в котором провинции Римской империи избирали императора, а страны социалистического лагеря — генерального секретаря ЦК КПСС. Это очень непрямое, но очень существенное влияние, которое не стоит недооценивать. В современном мире, действительно, всё очень взаимосвязанно, но на уровне большой, международной политики это ощущаешь чрезвычайно остро.
А.П. В связи с этим последний вопрос — снова о конфликте в Южной Осетии. Какие на этом направлении, Дмитрий Олегович, сейчас видны дипломатические перспективы?
Д.Р. Конечно, хотелось бы, чтобы на Западе поняли главное: в результате грузинской агрессии пострадали десятки тысяч российских граждан, был нанесен ущерб нашей безопасности — и это требует не только компенсации. Нам необходимо полностью исключить возможность повторения подобной агрессии на обозримое будущее. Чтобы из Грузии больше никаких телодвижений против России не было. Мы соблюдаем все соглашения, досрочно вывели свои войска из наших баз на территории этой республики, снабжали и снабжаем её электричеством и энергоносителями — даже сейчас, во время конфликта в Южной Осетии, эти поставки не прерывались, потому что мы не воюем против Грузии как государства, против грузинского общества, против грузинского народа. Но что Россия получила взамен? И почему наша страна это получила? От кого и с какой целью? Мы уважаем мнение США, мнение Европы, мнение НАТО, готовы принять во внимание любые их соображения, но исходить будем только из этой необходимости — пресечь любую возможность агрессии против России, против наших граждан, от кого бы она ни исходила. А если нашим партнерам нужен не мир, а большая война на Кавказе — пусть скажут об этом прямо и прекратят заниматься демагогией насчет непропорционального применения нами силы.
Если выходить из режима хотя бы минимальной, как говорят на Западе, толерантности, мы тоже в состоянии много интересных вопросов задать — и по Югославии, и по Ираку, и по Афганистану, даже не буду всё здесь называть. Мы не требуем для России никаких особых преференций — нам нужен мир, нам нужна стабильность на наших границах, а не только в Южной Осетии или Грузии. И нам нужна объективная оценка этой нашей позиции, а не политические спекуляции вокруг да около. Вот задача, которую все мы сейчас решаем, и надеюсь, решим успешно.
А.П. Я тоже на это надеюсь.
Александр Молотков КАКОЙ МЕРОЮ МЕРИМ?
Христианство — это призыв к совершенству, личному и общественному. И если с личной христианской святостью в истории все в порядке, то о христианском обществе такого не скажешь. То, что именовалось христианским обществом в различные эпохи истории в рамках той или иной христианской государственности, всегда оставалось компромиссом между "миром" в его традиционных, наполненных грехом социальных формах, и тем идеалом человеческих отношений, к которому призывает евангельское Слово и христианская Церковь. Не означает ли это, что вопрос о христианском обществе остается по-прежнему открытой задачей христианской истории?
Теоретически правильный вопрос. Однако не слишком ли поздно об этом думать? Современный мир уже явно сменил свою духовную ориентацию. Христианство как идеологическое понятие уже не фигурирует в общественном сознании ни на уровне индивидуального социального поведения, ни на уровне геополитических отношений. Уместно ли вообще ставить вопрос о христианском обществе в таком постхристианском мире?
Как ни парадоксально, но именно сейчас задача о христианском обществе становится для христианского самосознания предельно актуальной. Она вновь во всей прямоте обнажает вопрос о христианской истории вообще: возможно ли ее продолжение, или современный либеральный мир знаменует собой тот окончательный финал апостасии и наступившую ночь христианства, когда уже "никто не может делать"(Ин.9.4.)? Если последнее верно, то ничего не остается как уходить "малым остатком" Церкви в различные формы добровольной резервации, изолирующих "верных" от безнадежно погибающего мира. Иной ответ наоборот, подразумевает новую мобилизацию христианского духа по утверждению своего активного места в истории. Именно этот вариант и трансформируется со всей неизбежностью в вопрос о христианском обществе. Иных способов отстоять свое право на место в современном интенсивно унифицирующемся мире — не существует! Ведь не рассматривать же всерьез возможность "органичного" приспособления Церкви к постхристианскому миру на уровне пресловутой толерантности. Такая Церковь никому не нужна — ни обществу, ни истории, ни Богу: "ты… не горяч и не холоден,.. извергну тебя из уст Моих" (Откр.3.16).
