В это время под стенами Эдирне формировалась огромная армия. В ней было никак не меньше 200 тысяч воинов. Во главе ее встал сам султан Мехмед.
Глава четвертая
Гонцы во все концы…
Власть без доверия народа ничего не значит, тому, кто желает быть любимым и прославиться, достичь этого легко. Примите за правило ваших действий и ваших постановлений благо народа и справедливость, которая с ним неразлучна. Вы не имеете и не должны иметь иных интересов. Если душа ваша благородна — вот ея цель.
Екатерина IIГолоса
Я вам говорю дерзновенно и как должно обязанному вам всем, что теперь следует действовать смело в политике, иначе не усядутся враги наши и мы не вылезем из грязи.
Потемкин — Екатерине
Новые подданные, ни языка, ни обычаев наших не ведающие, требуют всякой защиты и покровительства. Спокойствие и безопасность каждого должны быть предохранены, в таковом положении не вздумали бы они оставить земли отцов своих. Предпринимаемое некоторыми удаление из Тавриды доказывает их неудовольствие. Войдите в причины оного и с твердостью выполняйте долг ваш, доставя удовлетворение обиженным. Лаской и благоприятством привлекают сердца, но правосудие одно утверждает прямую доверенность.
Потемкин — Каховскому и генерал-майору Репнинскому
Подтверждаю я прежнее мое предписание, чтобы в ваших сношениях с пограничными турецкими начальниками глас умеренности предпочитали вы шуму и угрозам, коих в действо произвесть вы не в силах. Ежели турки более говорят, нежели сделать могут, то таковой пример не достоин подражания. Пусть они останутся при хвастовстве своем: с нашей стороны да сохранится вся пристойность.
Потемкин — Каховскому
Предлагаемые у сего письма Ея Императорское Величество указала перлюстрировать. Я прошу вас, милостивый государь мой, послать копию Государыне и оригиналы ко мне. С королевского списана копия, но Ея Величество, разрезав оное, желает, чтобы склеен был край подрезанный. Мы его так запечатанное пошлем в Москву…
Безбородко — санкт-петербургскому почтдиректору
Не столько войска меня беспокоят, сколько крайняя скудость в деньгах. В мирное время промотались до крайности: неурожай хлеба и худая экономия в войсках истощили все ресурсы, который от банков и нынешних займов получены… Генерал-прокурор, параличом сраженный, наклал податей самых странных и народу тягостных…
Безбородко — послу в Англии князю С. Р. Воронцову
Монарх наш поступил так снисходительно и, может быть, даже слишком опрометчиво, что дал свое согласие на завоевание Крыма. Но эта уступка доставила нам только холодное выражение признательности Екатерины, главной цели которой — разрушению Оттоманской империи — противятся все европейские государства.
…Не доверяйте графу Кобенцлю…
Граф Верженн, министр иностранных дел Франции, — Сегюру
Ваши грозные приготовления в Крыму, вооружение эскадры, которая в 36 часов может явиться под Константинополем, так же, как ваши действия в Азии, заставляют нас, как союзников турок, советовать им предпринять нужные меры…
Сегюр — Потемкину
Я очень хорошо знаю, что разрушение Оттоманской империи есть дело безумное, оно потрясет всю Европу… недавно еще вы послали в Константинополь инженеров и офицеров, которые только и толкуют что о войне…
Потемкин — Сегюру
Вы хотите поддержать государство, готовое к падению, громаду, близкую к расстройству и разрушению…
Потемкин — Сегюру
— Базиль! Базиль Степаныч!
— Иду, ваша светлость.
Василий Степанович Попов, личный секретарь Потемкина, его алтер эго[23], правитель канцелярии и прочая, перешагнул порог кабинета и замер в изумлении.
Его патрон, светлейший князь Григорий Александрович Потемкин, правая рука императрицы, предстал перед ним в натуральном виде. То есть совершенно голый.
Заметив искреннее изумление Попова, привыкшего вроде бы к чудачествам своего патрона, Потемкин гаркнул:
— Ну? Чего уставился? Голого мужика не видал? У меня все в обыкновенном виде, как у тебя.
Но так как остолбенение Попова не проходило, Потемкин подошел к нему, ткнул его в плечо и пробурчал:
— Чего стоишь? Ступай и принеси мне халат с позументом. Тот, что государыня пожаловала. Много ль народу дожидается?
— Два генерала, один полковник, трех курьеров с доношениями принял и вашей светлости доложу.
— Ступай, ступай. Генералов приму, полковнику скажи, чтобы явился завтра, коли срочности нету.
Халат был необъятный и роскошный. Попов накинул его на полные белые плечи Потемкина и спросил:
— Впускать, ваша светлость?
— Теперь можно, — благодушно согласился Потемкин. — Чать, не рассердятся, что я не в мундире и без регалий. А шлафрок забери, его место в спальне.
Первым был впущен вице-адмирал флота и кавалер Клокачев, принятый Поповым за генерала, что, впрочем, было не столь уж далеко от истины.
— Явился, ваша светлость, дабы доложить…
— Садись, садись. — Потемкин подвинул ему кресло. Он всем говорил «ты», не исключая и императрицы, когда они оставались тет-а-тет. — Вот теперь докладывай.
— Корабли, известные вашей светлости, что стоят на херсонском рейде, готовы отправиться в Севастополь, на свою главную базу. Однако интендантство доселе не поставило провиант…
— Я с них там штаны спущу, тогда провиант тотчас явится.
— Пушек недокомплект…
— Голыми их пущу, Василь Степаныч!
Попов тотчас вошел и стал перед Потемкиным.
— Вот господин вице-адмирал жалуется на интендантов. Пиши: ежели в три дня его претензии не будут удовлетворены, всех уволить без пенсиона. Что-то там у нас было еще об Херсоне?
Попов стал жевать губами, но Потемкин махнул рукою:
— Вспомнил! Там у вас обретается французский купец, некий Антуан. Сдается мне, что он шпионит в пользу турок.
— Благонамеренная личность, ваша светлость, — сказал Клокачев.
— Мои конфиденты благонамеренней, — отрубил Потемкин. — Ты, господин вице-адмирал, имей за ним примечание. И всю производимую им переписку с его корреспондентами в Крыму и Константинополе перлюстрируй и копии посылай мне. Все сие делать в полной тайности, со всякою осторожностью, дабы сей Антуан не пронюхал. Понял?
— Будет исполнено, ваша светлость.
— Государыня в наши пределы изволит шествовать. Херсон, а особливо порт, должен быть вычищен со всем старанием и блистать. О сем я предписал гражданскому губернатору, морская же часть должна первенствовать.
— Приложим все силы, ваша светлость.
— Ну ступай, коли более нету дела. Базиль!
— Слушаю, ваша светлость.
— Генералы скучны. Нет ли на прием какой мелкоты?
Попов знал, что Потемкин более всего любит беседовать с «мелкотой» — младшими офицерами. Он объяснял это так: обер-офицер, коли не вор, пребывает в нужде и не опасается открыть истину во всей ее неприглядности.
— Есть пехотный капитан, ваша светлость. Вторую неделю ходит.
Потемкин удивленно воззрился на Попова зрячим глазом. Другой, стеклянный, оставался невозмутим.
— Что ж это ты, Базиль, простого человека тиранишь. А ну впусти его немедля. Остальным объяви, что я занят и сбираюсь в отъезд.
Теперь пришел черед удивляться Попову.
— Как? Вы не изволили распорядиться насчет выезда. Стало быть, готовить?
— Готовь, готовь. Поедем смотреть, каково идет стройка. Там небось доселе зады чешут. Всех надобно погонять, иначе не двинутся. Скажи вдогон господину вице-адмиралу, что вскорости я сам к ним буду и всех распущу. А теперь впусти капитана.
Вошел капитан, переломился пополам и стал у двери как вкопанный. Лицо его было красно — то ли от робости, то ли от солнца, — глаза потуплены.
— Чего дверь загородил? Ступай сюда, садись, — сказал Потемкин тоном умягченным. Он понимал, что делается сейчас в душе служаки, не решавшегося заговорить.
Сел на стул боком. Мундиришко был заношен, зеленые рукава обтерханы до седин, руки приметно тряслись.
— Робеешь?
— Робею, ваша светлость. Пред столь высоким лицом…
— Пьешь?
— Как не пить, ваша светлость?
— По рукам вижу. Говори, чего пришел.
— Проигрался, ваша светлость, — с неожиданной откровенностью произнес капитан. — В пух и прах. Нищ, однако…
— Чего ж играл, коли нищ?
— В чаянии выиграть, ваша светлость. Из нужды, стало быть, вылезть. Теперь одно осталось — в петлю али стрелиться.
— Грех да беда на кого не живут, — назидательно произнес Потемкин. — Много ль проиграл?
