XXI
Общество Горица продолжало оказывать мне любезный и благожелательный прием, и я отвечал на это, слагая стихи, которые всегда читались с удовольствием и соответственно распространялись. Нескольким из этих сеньоров, преданных литературе, пришла мысль основать в их городе некое аркадское объединение под названием Академия. Граф Гвидо Кобенцель стал ее президентом, меня захотели туда включить под именем Лесбосского Пегаса. Колетти, в своем качестве печатника, был избран секретарем, он должен был регистрировать и публиковать все, что там производится; эти функции устанавливали между нами что-то вроде литературного братства, которое, в силу его хитрости и изворотливости, предполагалось считать искренним. Я не стал относиться к нему с почтением, поскольку мое мнение о его таланте не переменилось. Думая, что он забыл о прошлом, я поведал ему о моем желании податься в Дрезден, вместе с Маццолой, с которым он меня видел. Он выразил удивление и огорчение, но полагаю, в глубине души он испытал большое удовлетворение. Я говорил об этом также и с другими персонами, и прошло едва ли два месяца со времени этого разговора, как я получил из Дрездена письмо, которое призывало меня в эту столицу, чтобы занять там почетную должность при дворе. Это письмо не было написано самим Маццолой, но содержало его подпись. Адрес был написан его рукой, я узнал почерк. Я показал его моим друзьям, которые были единого мнения, и, взвесив большие преимущества, которые могли проистечь из этого для меня, дали мне совет ехать, что и заставило меня решиться. Накануне назначенного дня граф Л. Торриани, во дворце которого я обитал некоторое время, созвал все общество на блестящий ужин. По выходе из-за стола сели играть. В этих знатных фамилиях было принято собираться время от времени у каждой из них, раз или два в месяц, и посвящать загородной поездке или прогулке верхом деньги, что выигрывались или терялись на этих вечерах. Эти деньги, накопленные в копилке, использовались каждый раз в конце сезона. Мне повезло, так как это собрание было последним в году. Надо было наметить использование всех этих накопленных средств. В этих обстоятельствах высказывались три предложения. Предоставлялось дамам высказать два первых, а третье резервировалось за хозяином дома. Дамы посовещались. Одна из них высказалась за верховую прогулку в окрестностях Граца, вторая – за бал-маскарад. Благородный граф, представив мотивы моего отъезда, предложил, в свою очередь, использовать эту сумму на то, чтобы оплатить мое путешествие из Горица в Дрезден. Эти различные предложения были поставлены на голосование, следовало отвечать «Да» или «Нет». «Верховая прогулка?» – спросил граф. «Нет» – был общий ответ; «Бал-маскарад?» – еще более энергичное «Нет» было ответом; «да Понте в Дрезден?» – единодушное «Да» прозвучало в зале. Тогда графиня, ангел доброты, а не женщина, взяла копилку; она приготовилась ее разбить, когда другие дамы высказали предложение добавить еще пожертвований, и эта идея была с энтузиазмом поддержана всеми. К копилке, разбитой графом Страсольдо, подошли все, чтобы добавить в содержимое еще что-то, все было собрано в красивый шелковый платок, который графиня вручила мне, сказав такие любезные слова: «Соблаговолите, синьор да Понте, принять то, что вам передают ваши друзья из Горица; живите в той стране, куда вы уезжаете, столько счастливых лет, сколько заключается в этом платке золотых монет; вспоминайте иногда о нас и будьте уверены, что мы будем часто думать о вас». Ждали моего ответа; но растроганный этой неожиданной сценой, я остался безгласным. Граф взялся поблагодарить за меня эту благородную ассамблею, и мое молчание было более выразительным, чем все то, что я мог бы сказать. Столько свидетельств внимания меня так глубоко взволновали, что вся моя ночь протекла в слезах и в раскаянии о том, что я покидаю этот город, в котором нашел таких чувствительных покровителей. Назавтра, за завтраком, граф Торриани, заметив мою грустную озабоченность и желая меня расшевелить, увлек меня к графу Кобенцль и оба, после короткой беседы, сошлись во мнении, что я должен без промедления податься к Маццоле. Граф Кобенцель дал мне письмо к своему сыну, известному дипломату, который находился в Вене, и которому мы были обязаны Тешенским миром. Я поехал…
XXII
В Вене я нашел весь город в трауре; Императрица Мария-Терезия, властительница, пользующаяся всеобщим обожанием своих народов, умерла. Я остановился только на три дня, чтобы передать молодому графу Кобенцель письмо его отца. Я встретил превосходный прием; когда я откланивался, он вручил мне книгу, на первой странице которой был прикреплен булавкой банковский билет на сто флоринов; внизу было подписано: «От Кобенцеля да Понте на его дорожные расходы». В Дрездене я направился прямо к Маццоле, который при виде меня воскликнул: «Да Понте в Дрездене!». Этот прием меня поразил. Он подбежал и заключил меня в объятия, но при этом не дал мне и рта раскрыть и тем более ответить на его объятия. Видя мое молчание, он продолжил: «Вы вызваны в театр Санкт-Петербурга?». Получив, наконец слово, я сказал: «Я приехал в Дрезден, чтобы увидеть моего дорогого Маццолу и, если можно, воспользоваться его милостью, также как и его друзей». Я ответил машинально и почти не чувствуя, что говорю. «Браво, – ответил он, – вы, возможно, прибыли кстати». Затем, отведя меня в гостиницу, он стал беседовать со мной на разные темы, но никак не затронул вопроса о том письме, что мне написал. Было за полночь, когда он ушел, оставив меня погруженным в тысячу смутных мыслей. На следующий день я вернулся к нему. На мой вопрос, помнит ли он о своем обещании, данном в Горице, он ответил: «Я его не забыл, но до этого дня не представлялось никакой оказии; я вам написал об этом».
Конец ознакомительного фрагмента.
Сноски
1
Ваше здоровье – нем.
2
Я люблю вас – нем.
3
И я тоже вас люблю.
4
По-видимому, имеется в виду – Одиссеем – прим. перев.
