[1927]
Негритоска Петрова*
У Петровой у Надеждыне имеется одежды.Чтоб купить (пришли деньки!),не имеется деньги́.Ей в расцвете юных летрастекаться в слезной слизи ли?Не упадочница, нет!Ждет, чтоб цены снизили.Стонет улица от рева.В восхищеньи хижины.— Выходи скорей, Петрова, —в лавке цены снижены.Можешь в платьицах носитьсяхошь с цветком, хошь с мушкою.Снизили с аршина ситцаровно грош с осьмушкою.Радуйтесь! Не жизнь — малина.Можете блестеть, как лак.На коробке гуталинацены ниже на пятак.Наконец! Греми, рулада!На тоску, на горечь плюньте! —В лавке цены мармеладавдвое снижены на фунте.Словно ведьма в лампах сцены,веником укрывши тело,баба грустно смотрит в цены.Как ей быть? и что ей делать?И взяла, обдумав длинно,тряпку ситца (на образчик),две коробки гуталина,мармелада — ящик.Баба села. Масса дела.Баба мыслит, травки тише,как ей скрыть от срама тело…Наконец у бабы вышелиз клочка с полсотней точекна одну ноздрю платочек.Работает, не ленится,сияет именинницей, —до самого коленцасидит и гуталинится.Гуталин не погиб.Ярким светом о́жил.На ногах сапогисобственной кожи.Час за часом катится,баба красит платьицев розаны в разные,гуталином вмазанные.Ходит баба в дождь и в зной,искрясь горной голизной.Но зато у этой Надинос и губы в мармеладе.Ходит гуталинный чадулицей и пахотцей.Все коровы мычат,и быки шарахаются.И орет детишек банда:— Негритянка из джаз-банда! —И даже ноту Чемберленприслал колючую от терний:что мы-де негров взяли в плени возбуждаем в Коминтерне.В стихах читатель ждет морали.Изволь: чтоб бабы не марались,таких купцов, как в строчке этой,из-за прилавка надо вымести,и снизить цены на предметыогромнейшей необходимости.
[1927]
Осторожный марш*
Гляди, товарищ, в оба!Вовсю раскрой глаза!Британцы твердолобыереспублике грозят.Не будь, товарищ,слепым и глухим!Держи, товарищ,порох сухим!Стучат в бюро Аркосовы,со всех сторон насев:как ломом, лбом кокосовымломают мирный сейф.С такими, товарищ,не сваришь ухи.Держи, товарищ,порох сухим!Знакомы эти хари нам,не нов для них подлог:подпишут под Бухариналюбой бумажки клок*.Не жаль им, товарищи,бумажной трухи.Держите, товарищи,порох сухим!За барыней, за Англиейи шавок лай летит, —уже у новых Врангелейвзыгрался аппетит.Следи, товарищ,за лаем лихим.Держи, товарищ,порох сухим!Мы строим, жнем и сеем.Наш лозунг: «Мир и гладь».Но мы себя сумеемвинтовкой отстоять.Нас тянут, товарищ,к войне от сохи.Держи, товарищ,порох сухим!
[1927]
Венера Милосская и Вячеслав Полонский*
Сегодня я, поэт, боец за будущее,оделся, как дурак. В одной руке —венок огромный из огромных незабудищей,в другой — из чайных — розовый букет.Иду сквозь моторно-бензинную мглув Лувр*.Складку на брюке выправил нервно;не помню, платил ли я за билет;и вот зала, и в ней Венеринодезабилье.Первое смущенье. Рассеялось когда,я говорю: — Мадам!По доброй воле, несмотря на блеск,сюда ни в жизнь не навострил бы лыж.Но я поэт СССР — ноблесоближ*!У нас в республике не меркнет ваша слава.Эстеты мрут от мраморного лоска.Короче: я — от ВячеславаПолонского.Носастей грека он. Он в вас души не чает.Он поэлладистей Лициниев и Люциев,хоть редактирует и «Мир», и «Ниву», и «Печатьи революцию»*.Он просит передать, что нет ему житья.Союз наш грубоват для тонкого мужчины.Он много терпит там от мужичья,от лефов и мастеровщины.Он просит передать, что, «леф» и «праф» костя́,в Элладу он плывет надклассовым сознаньем.Мечтает он об эллинских гостях,о тогах, о сандалиях в Рязани,чтобы гекзаметром сменилась лефовца строфа,чтобы Радимовы скакали по дорожке*,и чтоб Радимов был не человек, а фавн, —чтобы свирель, набедренник и рожки.Конечно, следует иметь в виду, —у нас, мадам, не все такие там.Но эту я передаю белиберду.На ней почти официальный штамп.Велено у ваших ногположить букеты и венок.Венера, окажите честь и счастье,катите в сны его элладских дней ладью…Ну, будет! Кончено с официальной частью.Мадам, адью! —Ни улыбки, ни привета с уст ее.И пока толпу очередную загоняет Кук*,расстаемся без рукопожатий по причине полного отсутствиярук.Иду — авто дудит в дуду.Танцую — не иду.Домой! Внимателен и немстою в моем окне.Напротив окон гладкий домгорит стекольным льдом.Горит над домом букв жара́ —гараж.Не гараж — сам бог!«Миль вуатюр, дё сан бокс».В переводе на простой:«Тысяча вагонов, двести стойл».Товарищи! Вы видали Ройльса*?Ройльса, который с ветром сросся?А когда стоит —кит.И вот этого автомобильного кита жподымают на шестой этаж!Ставши уменьшеннее мышей,тысяча машинных малышейспит в объятиях гаража-коло̀сса.Ждут рули — дорваться до руки.И сияют алюминием колеса,круглые, как дураки.И когда опять вдыхают на заревоздух миллионом радиаторных ноздрей,кто заставит и какую дурунос вертеть на Лувры и скульптуру?!Автомобиль и Венера — старо̀-с?Пускай! Поновее и АХРРов* и роз.Мещанская жизнь не стала иной.Тряхнем и мы футурстариной.Товарищ Полонский! Мы не позволимлюбителям старых дворянских манерв лицо строителям тыкать мозоли,веками натертые у Венер.
[1927]
