Прошел два квартала и только тогда сел в троллейбус. Свет в салоне был тусклый. Паша встал на задней площадке, отвернулся к окну. И правильно сделал, как потом оказалось.
Уже дома обнаружил на рубашке кровавое пятно. Попытался отстирать, но не смог. Высушил рубашку и утром сжег ее в тазу, а пепел спустил в канализацию.
Ему немного не по себе было от вчерашнего, вспоминался таксист – лишняя жертва. Но по-иному и нельзя было. Ни одного свидетеля, никогда – это надо за правило взять. И тогда он будет неуязвим.
20
Паша теперь сам покупал газеты и, когда выпадало свободное время, прочитывал их от начала до конца. О последних событиях не писали ничего. В рубрике «Криминальная хроника» сообщалось о набегах на коммерческие ларьки и о разгроме притона наркоманов. Об интересующих Пашу убийствах не было ни строчки.
– Ты всерьез взялся за повышение образовательного уровня, – сказал Дегтярев.
Он после их последней ссоры отошел немного, но не совсем, и задирал Пашу теперь с каким-то ожесточением.
– Да, – согласился спокойно Паша. – Ученье-то, как говорится, свет.
Газет у Паши была целая стопка, и он перелистывал их одну за другой, не находя того, что его интересует. Это повторялось каждый день. Он сначала пролистывал газеты, а потом принимался за тщательное их изучение, надеясь, что все-таки есть то, что он ищет, надо лишь поискать.
– Ты неправильно поступаешь, – сказал Дегтярев.
– Это ты о чем?
– На своих нападаешь.
Ах, вот оно в чем дело. Дегтярев все эти дни страдал, похоже. Гораздо сильнее страдал, чем показывал это внешне.
– Прости, если я тебя обидел, – произнес Паша равнодушно.
Его равнодушие было обидным. Дегтярев закурил.
– Ты хочешь показать свою крутизну, да? – спросил он, глядя с прищуром на кольца сигаретного дыма. – Самоутверждаешься таким образом?
Паша перевернул страницу газеты, посмотрел на Дегтярева внимательно.
– Я тебе ничего не хочу доказать, – буркнул.
– А кому ты хочешь доказать? – вскинулся Дегтярев.
Сигарета в его руке дрожала.
– Мне не хочешь доказать? А кому хочешь – себе? Или еще кому-то?
– Доказывать ничего не надо. Аксиома в доказательствах не нуждается.
– Какая аксиома?
– Которая гласит: никто и никогда меня, Барсукова, не согнет.
"Три ножевых ранения. Но потерпевший жив". Газета дрогнула в Пашиных руках. Под заголовком была короткая, на несколько десятков строк, заметка. Сообщалось о нападении на известного предпринимателя, председателя ассоциации "Союз" Ектенбаева. Неизвестный нанес ему три ножевых ранения и скрылся. Ектенбаев жив и находится в одной из городских клиник. Первые показания следствию он уже дал.
– Ты все не можешь понять, Паша, что не прав, – сказал Дегтярев, пуская дым кольцами.
Паша, бледный, сидел с газетой в руках, но ничего в ней не видел, похоже.
– Я же на тебя не злюсь, когда ты что-то не так сделаешь, – сказал Дегтярев и голову повернул.
Опустил руку с сигаретой, всмотрелся в Пашино лицо, спросил обеспокоенно:
– Что-то случилось?
Он громко спросил, и Паша вздрогнул. Вскинул голову, посмотрел на Дегтярева так, будто только что в чувство пришел.
– Что-то случилось? – повторил вопрос Дегтярев.
– Ничего не случилось. Нормально все.
Паша лгал. То, что случилось, было ужасно. Ектенбаев, эта сволочь Ектенбаев, его, Пашу, видел и остался после этого в живых. И уже дал показания следователю. Вычислить Пашу – лишь вопрос времени. Отложил газету в сторону, взглянул на Дегтярева. Тот смотрел по-прежнему с тревогой.
– Ты завязывай с такими разговорами, – сказал Паша негромко. – Нервируют они меня чрезвычайно. Вот и сердце что-то прихватило.
То, что говорил, выглядело убедительно.
– Может, таблеток? – предложил Дегтярев. – Что пьют-то в таких случаях. Или лучше не таблеток – водочки. А?
– Водочки мы еще попьем, – смог улыбнуться Паша.
Чувствовал, что надо улыбнуться обязательно.
– На твоем дне рождения.
Дегтярев кивнул, соглашаясь, затянулся сигаретой.
Черта с два Паша к нему на день рождения пойдет. Уехать надо. Сегодня же, без задержек. Оставить этот город, отступить на время. Пусть ищут. Не найдут. А он выждет и вернется. И еще покажет себя. Отложил газету в сторону.
Что происходит-то? Борьба. Он – против них. Они сильны, этого не отнять. Но уехать насовсем – значит сдаться. Подчиниться их силе, признать свое поражение. Нет, он вернется непременно, и о нем еще заговорят.
Думал об этом весь вечер. И когда домой с работы возвращался – тоже думал.
Троллейбус, в котором Паша ехал, на светофоре остановился. Через дорогу, чуть впереди, виднелся за деревьями белый корпус центральной "неотложки". Это сюда, наверное, Ектенбаева раненого привезли поначалу. А потом? Увезли? Или здесь оставили? Но в любом случае он где-то в больнице, не домой же его отпустили с тремя ножевыми ранениями. Значит, можно вычислить. Он под охраной, конечно. Но как до него добраться – это уже другой вопрос. А сначала – вычислить.
Паша так разволновался, что едва дождался своей остановки. Выскочил из троллейбуса, пошел по тротуару, едва не срываясь на бег. Он уедет сегодня – если у него сейчас не получится ничего. Но прежде надо все-таки попробовать. Если он их перехитрит и до Ектенбаева доберется – ему никто тогда не угрожает. Ектенбаев дал его словесный портрет, но это чепуха все, несерьезно. Под этот портрет подойдут тысячи людей. Значит, только на опознании Пашу смогут уличить, когда его поставят перед Ектенбаевым и спросят: "Этот вас ножом ударил?" А тот скажет: "Да!"
И непременно забьется в истерике. И тогда Пашу расстреляют. Прежде навешают на него десятка два убийств нераскрытых – должен же кто-то за них отвечать – и расстреляют. Семь бед – один ответ, как говорится.
Но если Ектенбаев умрет, некому будет сказать это беспощадное "да!".
Дома Паша раскрыл телефонный справочник, выписал номера всех городских больниц. Звонить решил не из дома – сразу определил для себя, что не будет этого делать, иначе в два счета засветится.
Телефон-автомат нашел в месте поглуше, чтобы людей вокруг немного было и ему не мешали. Сначала позвонил в "неотложку", сказал голосом сильно занятого человека:
– Это подполковник Петряев из УВД.
Подполковник – это то самое было. Звучит. И сочетание какое – подполковник Петряев из УВД.
– Там у вас наши ребята должны быть. Ну те, что Ектенбаева раненого охраняют. Пригласите кого-нибудь из них к телефону. Срочно! Скажите – Петряев звонит!
– Я не пойму, о ком вы говорите, – ответил женский голос. – Кто кого охраняет?
– Ектенбаева охраняют, – повторил Паша. – Вы что, не в курсе?
– У нас нет таких.
– Да есть! – сказал Паша с досадой. – Просто в известность, наверное, не поставили.
И нажал на рычаг. Возможно, и нет там никакого Ектенбаева. А может, и есть. Просто команду персоналу дали – молчок. Или вообще не сказали ничего, в тайне держат.
Паша обзвонил еще несколько больниц, но результат все тот же был. При очередном звонке женский оробевший голос сказал ему:
– У нас никого из милиции здесь нет.
– Что же они, ушли? – громыхнул почти естественно Паша. – Бросили все, никого не предупредив, и нет их? А Ектенбаев-то сам есть? В хирургическом, посмотрите в своих списках.
– Ектенбаев есть.
– Есть?! – выдохнул потрясенный Паша, не веря еще.
– Есть, – повторила женщина. – Двадцать первая палата.
– Да я знаю, что двадцать первая, – сказал Паша быстро. – Но ребята-то наши – неужели ушли?
– Нет там никого, – сказала женщина.
Ектенбаев нашелся! И его никто не охранял!
Единственное, на что Паша позволил себе потратить время, – забежал в квартиру за ножом.
21
Больница, в которую Барсуков приехал, находилась на самой окраине города. Тянулись-тянулись дома, и вдруг парк большой, а перед ним – небольшая площадь. Здесь троллейбусы разворачивались и уходили обратно в город – конечная остановка. За парком, в сумраке старых деревьев, – больница.
Паша пошел по неширокой аллее к больничному корпусу. Он медленно шел, но не от нерешительности, а потому, что некуда ему была спешить. С мыслями надо собраться, пока идет. Значит, так: он – подполковник Петряев. Это на тот случай, если кто-то его остановит. Нет, подполковник не годится. Он покачал головой. И как раньше об этом не подумал? Это он по телефону мог подполковником назваться, а здесь, когда его будут видеть, – ну кто поверит, что в милиции такие молодые подполковники? Капитан. Подумал. Да, капитаном может назваться. Капитан Петряев. Что за фамилию он себе дурацкую выдумал? Петряев. Может, как-то иначе? Соболев. Или Соколов. Красивые фамилии. Подумал. Нет, не пойдет. Слишком по-киношному звучит, это в фильмах любят звучные фамилии. Пусть уж останется Петряев. Ближе к жизни.
Подумал вдруг – какая чепуха в голову лезет. И еще подумал, что спокоен на удивление.
