— Гм, — начал я. — Помнишь лошадей Элджина Яксли? Ну, тех, которых застрелили?
— Что? — недоуменно переспросил он. — Какое отношение это имеет к Виктору?
— Абсолютно никакого, — заверил его я. — Просто вчера я о них вспомнил.
Дружеский настрой мгновенно уступил место раздражению, и, как ни странно, мы оба почувствовали облегчение.
— Слушай, — резко сказал Гарольд. — Я не шучу. На карту поставлена твоя карьера. Но ты, конечно, можешь делать все, что тебе угодно. Можешь вообще катиться к чертовой матери! Дело твое.
Я кивнул.
Он резко повернулся и сделал вид, что уходит. Потом остановился, оглянулся и сказал:
— Если тебе до зарезу нужно узнать про лошадей Элджина Яксли, спроси вон у Кенни. — Он ткнул пальцем в одного из конюхов, который наливал воду из-под крана в два ведра. — Он за ними приглядывал.
Он снова повернулся и решительно зашагал прочь, всей своей походкой выражая гнев и ярость.
Я нерешительно направился к Кенни, раздумывая, о чем его спрашивать, да и нужно ли мне это вообще.
Кенни, в отличие от меня, был одним из тех, кого добрым отношением пронять невозможно. Он понимал только язык силы. Подростком Кенни едва не угодил за решетку и был взят на поруки. Как парня из неблагополучной семьи, его жалели и многое прощали. Это его развратило, и он окончательно утвердился во мнении, что доброта — удел слюнтявых кретинов.
Он смотрел на меня со своим обычным выражением — отрешенно-упрямым, почти наглым. Его прыщавое лицо было выдублено ветром, глаза немного слезились.
— Мистер Осборн сказал мне, что вам приходилось работать у Барта Андерфилда, — начал я.
— Ну?
Вода уже лилась через край первого ведра. Наклонившись, Кенни отодвинул его и пнул под кран второе ведро.
— И, насколько мне известно, вы приглядывали за лошадьми Элджина Яксли?
— Ну?
— Вам жалко было, что их застрелили?
Он пожал плечами.
— Допустим.
— А что об этом говорил мистер Андерфилд?
— Чего? — Он уставился на меня. — Ничего он не говорил.
— Его это не рассердило?
— Я чего-то не заметил.
— Странно, — сказал я.
Кенни снова пожал плечами.
— Очень странно, — повторил я. — Он лишился пяти лошадей, а у него их не так много, чтобы просто на это наплевать.
— Не, он ничего не говорил. — Второе ведро было почти полным, и Кенни завернул кран. — По-моему, он не особо горевал. А уж зато после он на чем-то накололся.
— На чем?
На лице у Кенни было написано полнейшее равнодушие. Он взял ведра.
— Не знаю. Он прямо как с цепи сорвался. Ну, владельцы обозлились и ушли.
— И вы тоже, — добавил я.
— Ага. — Он пошел через двор, с каждым шагом расплескивая воду. Я пошел за ним, стараясь держаться поодаль, чтобы он меня не облил. — Что толку оставаться, когда все в трубу летит?
— А лошади Яксли были здоровы, когда их привезли на ферму? — спросил я.
— Ясное дело, — удивился он. — А чего?
— Да нет, ничего. Просто кто-то заговорил об этих лошадях… и мистер Осборн сказал, что вы за ними приглядывали. Вот я и решил спросить.
— А, — кивнул он. — Там у них в суде был ветеринар, ну, чтоб подтвердить, что лошади были здоровы до того дня, пока их не пристрелили. Он сказал, ездил на ферму делать прививку от сапа, ну, осмотрел их, и они были в полном порядке.
— А вы ходили на суд?
— Нет. В «Спортинг Лайф» читал. — Он дошел до ряда денников и поставил ведра возле одной из дверей. — Ну, все, что ли?
— Да. Спасибо, Кенни.
— Вот еще что… — Он, казалось, сам удивился своей любезности.
— Что?
— Этот мистер Яксли… Вы, небось, думаете, что кайф ловил от всей этой заварухи, хоть и лошадей потерял, а он как-то вломился в конюшню к Андерфилду прямо как бешеный. Я думаю, это после этого Андерфилд скис. А Яксли, ясное дело, вытурили со скачек, только мы его и видели. Я, по крайней мере, его не видал больше.
Погруженный в раздумья, я шел к себе и, войдя в дом, услышал телефонный звонок.
— Это Джереми Фоук, — сказал знакомый голос.
— Господи ты боже мой! — возопил я.
— Вы прочитали отчеты?
— Да, прочитал. Но искать я ее не буду.
— Ну что вам стоит… — напирал он.
— Нет. — Я помолчал. — Чтобы вы от меня отстали, я вам немного помогу. Но искать придется вам.
— Хорошо… — Он вздохнул. — Как вы мне поможете?
Я рассказал ему, как мне удалось определить возраст Аманды, и посоветовал установить сроки пребывания различных обитателей в Сосновой Сторожке через агентов по продаже недвижимости.
— Видимо, моя мать жила там тринадцать лет назад, — закончил я. — А теперь — все в ваших руках.
— Но… послушайте! — буквально завопил он. — Вы просто не можете так все оставить.
— Еще как могу.
— Я вам еще позвоню.
— Оставьте меня в покое, — отрезал я.
Я поехал в Суиндон, чтобы отдать цветную пленку в фотолабораторию для проявки, и по пути размышлял о жизни и деятельности Барта Андерфилда.
Как старожил Ламбурна, я знал его, как и всякого другого в конном спорте. Изредка сталкиваясь в деревенских магазинах, в гостях и, конечно, на скачках, мы обменивались фразами вроде: «Доброе утро» и «Не повезло» — и кивали друг другу. Я не выступал за его конюшню, поскольку он никогда не просил меня об этом, а не просил он меня, видимо, потому, что недолюбливал.
Маленький деловой человечек, Барт просто лопался от важности и чувства собственного превосходства. Обычно это проявлялось в том, что Барт уединялся с кем-нибудь и в приватной беседе объяснял, где сделали ошибки другие, более удачливые тренеры. «Конечно, Уолвин не должен был выставлять эту лошадь на скачки в Аскоте, — обычно говорил он. — Она прошла плохо всю дистанцию, это за милю было видать». Люди неискушенные считали его отличным знатоком. В Ламбурне же он имел репутацию полного болвана.
Однако никто не считал, что он настолько глуп, чтобы послать пять своих лучших лошадей на убой. Конечно, все его жалели, особенно, когда выяснилось, что Элджин Яксли не потратил ни пенни из выплаченных ему по страховке денег, чтобы купить новых, равноценных лошадей, а просто исчез без следа, оставив Барта расхлебывать кашу.
Это несомненно были первоклассные лошади, с лихвой окупавшие свое содержание. Их можно было продать по высокой цене. Они были застрахованы выше своей рыночной стоимости, но себестоимость не намного превышала продажную цену, особенно, если учесть, что теперь уже они не могли выиграть никаких призов. Иными словами, убийство лошадей было невыгодно, что заставило в конце концов раскошелиться недоверчивую страховую компанию. Тем более, что никакой связи между Элджином Яксли и Теренсом О'Три обнаружить не удалось.
Ребята из фотопроявочной лаборатории в Суиндоне, которые хорошо меня знали, сказали, что мне повезло: они только что собирались запустить в проявку очередную партию пленок и, если я подожду, то через пару часов получу свои негативы назад. Я пробежался по магазинам, забрал в назначенное время проявленные негативы и пошел домой.
Днем печатал цветные фотографии миссис Миллейс и вместе с черно-белыми послал их в полицию. А вечером снова вспомнил об Аманде, Викторе Бриггсе и Джордже Миллейсе. Причем, старался думать о чем-нибудь другом, но тщетно.
Хуже всего было то, что Виктор Бриггс и Гарольд поставили мне ультиматум. Профессия жокея устраивала меня во всех отношениях — и физически, и морально, и материально. Многие годы я гнал от себя мысль, что однажды мне придется заняться чем-то другим; это «однажды» всегда терялось в туманном грядущем. Теперь же я столкнулся с ним лицом к лицу.
Кроме лошадей, я что-то смыслил в фотографии, но вокруг была тьма-тьмущая фотографов… фотографии делали все, фотокамеры были в каждой семье, весь западный мир был наводнен фотографиями… и чтобы заработать себе этим на жизнь, нужно было быть одним из лучших.
К тому же это еще и каторжный труд. Мои знакомые фоторепортеры, снимавшие скачки, все делали бегом: мчались от старта к последнему препятствию, а оттуда — к загонам для расседлывания, пока туда не приходил победитель, а потом — назад, чтобы попасть к началу следующей скачки, и так по крайней мере шесть раз на дню, пять или шесть раз в неделю. Одни снимки они мчались относить в агентства новостей для публикации в газетах, другие посылали в журналы, третьи всучали владельцам лошадей, а четвертые — организаторам скачек, награждавшим победителей.
Чтобы сделать несколько приличных снимков, спортивному фоторепортеру приходилось целыми днями бегать, высунув язык. Когда фотографии были готовы, снова приходилось бегать, чтобы их продать, — рынок был переполнен. Это ничуть не походило на работу Данкана и Чарли, которые в основном снимали рекламные фотографии; натюрморты с изображением горшков, сковородок, часов и садовой мебели.
