что, я бы не стал предупреждать, и он тоже.
— Главный твой сюрприз, парень — это отмороженные мозги! — замечает вполне серьезно. — Я бы не удивился, если бы узнал, что ты прожил одну жизнь за две! Хочешь поговорить по теме?
— Нет, — я качаю головой, — мне это не интересно. Всего лишь убедиться, что мы понимаем друг друга.
— Тогда лучше поздравь меня, Райт! — снова улыбается Уолберг. — У меня сегодня день рождения!
Пару минут назад он отправил длинноволосую подругу к костру, но она явно по нему тоскует и вертится поблизости. Я киваю подбородком в ее сторону.
— Поздравляю, Рей! Вижу, ты уже отметил?
Он тоже замечает ее взгляд и смеется:
— О, нет! Ночь только началась, парень! Так что будь добр, не тяни!
Когда я возвращаюсь к друзьям, Тильды с ними уже нет, ее смех доносится из темноты вместе с мужским, и я говорю Лукасу:
— Все нормально, Палмер. Уолберг не станет о вас трепаться. Возвращайся домой и молись, чтобы Крису все сошло с рук.
— А ты?
— Я остаюсь.
— Я тоже, — кивает рядом Холт, и я этому скорее рад. Чем ближе подступает ночь, тем сильнее накатывает горечь и боль, которую я стремлюсь в себе задушить, и ему это известно.
Через пару часов мы с Николасом все еще на утесе. Проводим время в компании Рея и его друзей, заглушая адреналин в крови алкоголем и танцами у костра.
В наших головах шумит хмель, по голым шеям стекает пот, я прижимаю к своему боку какую-то девчонку-латинос, с которой только что был, и слышу, как Ник пьяно признается, отпихивая ее прочь и крепко обхватывая меня рукой за плечи:
— Я люблю тебя, парень, хоть ты и придурок! И Лукаса тоже! Но если он еще раз втянет нас в подобное дерьмо, клянусь, я первый съезжу ему по роже! Ну, давай, — требует, — скажи, что ты мне тоже, как брат! Скажи, Картер!
С Лукасом мы друзья, а вот с Николасом гораздо ближе. Мы росли вместе, наши отцы компаньоны и нет такого секрета, который бы мы не знали друг о друге. Но когда он в нахлынувшей эйфории треплет мои волосы, я не уверен, что он не успел вдохнул травки — глаза у Ника странно блестят. Однако я сейчас и сам изрядно пьян, чтобы это понять.
Ник задирается ко мне, я шутя даю сдачи, и мы оба со смехом валимся в траву под оглушающие звуки рока, в которых я вдруг разбираю слова песни Энди Блека «Это мое Воскрешение» и застываю, услышав знакомый голос…
— Картер, сейчас же иди домой! Тебе пора! Ты уже изрядно нализался, а если учесть, что тебе нет восемнадцати… Чувак, это слишком!
Нет, я обманул. Один секрет от Ника у меня все-таки есть.
Алекс. Снова он. Пришел за мной — сраная паинька. Такой же правильный и вышколенный, каким я его помню.
Я пьян и натянут, как струна. И волна куража шибает меня, сжимая пальцы в кулак. Этим кулаком, вскочив на ноги, я разрезаю воздух перед собой, пытаясь достать Алекса.
Это не первый мой алкоголь и не первая сигарета. Она падает и гаснет, и я пинаю ее носком кроссовка, достаточно крепким, чтобы врезать кому-нибудь по яйцам. Чтобы как следует наподдать.
Так мне кажется. И так есть на самом деле.
— На хер иди! — я подаюсь вперед, но спотыкаюсь и ударяюсь плечом о чью-то тачку. Матерюсь, оборачиваясь. — Да пошел ты! — ору, пытаясь схватить Алекса, но оседаю задницей на пол, и слышу в ответ «Заткнись!».
Плевать! Я запускаю в него пустой бутылкой и снова посылаю подальше. Алекс умер, а я жив, и мне решать, заткнуться или орать во всю глотку.
— Эй, чувак! Ты кому это? — Ник ловит меня за ворот футболки и швыряет на землю. Навалившись сбоку, заключает в захват. — Ты перебрал, придурок, успокойся!
Но где там. Музыка в колонках стихает, и все оборачиваются в нашу сторону. Сдвигаются ближе, отчего ночной воздух, разгоряченный жаром потных тел и дымом костра, становится плотнее.
Здесь все любят зрелища, и кто-то из парней громко смеется, называя меня «Психом». Но уже через пару мгновений, в которые я успеваю сбросить с себя Ника и оказаться на ногах, захлебывается стоном, согнувшись пополам.
Даже пьяный я сильнее и быстрее каждого из них, и готов доказать это столько раз, сколько потребуется.
Глава 8
«Картер, остановись… Картер!»
— Алекс?!
Я готов поклясться, что вижу его — своего брата. Он стоит у края обрыва, на границе света и темноты, в джинсах, майке и расстегнутой рубашке, у которой подогнут воротник. Его темные волосы над чистым лбом взъерошены, губы приоткрыты, словно он еще не закончил разговор, а в синих глазах горит прежний свет надежды — мальчишки-мечтателя с легкой улыбкой, от которой в моей темной душе всегда отступали тени.
Алекс.
Даже мертвый он продолжает верить в меня и видеть другим. Отличным от этой паршивой своры молодой дряни, окружившей нас, и мне никогда не узнать ответ: «Почему?»
«Почему не я, Ал?»
Однажды я пообещал тебе, что никогда не задам себе этот вопрос. Но я соврал. С тех пор, как ты погиб, я задаю его себе каждый день. Каждую долбанную секунду, в которую остаюсь наедине с собой и своим отражением, я спрашиваю себя: «Почему?!». И это разбивает сердце.
«В ту неделю моего наказания я сдержал обещание, как ты просил. Я пришел домой под утро лишь на следующую ночь и это не оказалось сюрпризом для отца. Его старший сын всегда жил по своим правилам, и он стал готов с этим считаться, как я и рассчитывал. Но ты — нет. Ты всегда был упрямым.
Мы стояли с тобой на углу Четвертой улицы и сквера, в котором столько раз играли в детстве, неожиданно столкнувшись здесь нос к носу ранним вечером — такие одинаковые и вместе с тем разные, и спорили. Спорили, мать твою, о том, что в последнюю минуту нашей общей жизни не имело никакого смысла!.. А в это время сорокалетний Билли Боуэн уже вел свой грузовик по Майл-роуд и орал песню: «Горячая девчонка, подмигни мне! Не видишь, мне нужна передышка!» — так он потом расскажет… Когда что-то пошло не так.
Сначала громкий хлопок, поворот, резкий удар по тормозам, и когда Билли понял, что разорвалось переднее колесо и попытался что-то сделать, груженый автомобиль уже потащило юзом к обочине.
Никто не виноват. Несчастный случай. Позже адвокаты
