Был еще, знаете, какой вариант, во всяком случае, так говорят, что спустить водохранилище и затопить.
Г. МИРСКИЙ:
Не знаю. Я тоже про это слышал. Что я лично знаю, это я участвовал в строительстве тоннеля, который шел… Значит, я работал в первом районе Теплосети Мосэнерго. Это улица Разина. Как она сейчас называется? Это не Ильинка…
В. ДЫМАРСКИЙ:
Сейчас вспомним.
Г. МИРСКИЙ:
Да, эта улица у Красной площади.
В. РЫЖКОВ:
Самый центр.
Г. МИРСКИЙ:
Да. Так вот, мы оттуда рыли тоннель под Москва-рекой на ту сторону Замоскворечья.
В. РЫЖКОВ:
Из Кремля?
Г. МИРСКИЙ:
Да. Это шло от Кремля и под Москва-рекой проходило.
В. РЫЖКОВ:
Это Варварка, видимо.
Г. МИРСКИЙ:
Варварка. Это был 1942 год, уже немцев отогнали, и тем не менее представляете, вот я лично участвовал в этом. Так вот, короче говоря, Сталина никто и не видел, и не слышал, а тут он говорил. И что он сказал – вот это все люди запомнили: еще полгода, может быть, годик, и гитлеровская Германия рухнет под тяжестью своих преступлений. Вот это людям запомнилось: «еще полгода, может быть, годик». Хотя это было страшно, потому что никто не рассчитывал на эту дату.
В. РЫЖКОВ:
А военный парад на Красной площади, который был тогда же 7 ноября…
Г. МИРСКИЙ:
Его потом в кино показали, да.
В. РЫЖКОВ:
…он произвел впечатление? О нем город знал? Или только из кино уже узнали?
Г. МИРСКИЙ:
Нет, по радио сообщили, а потом в кино, конечно видели, телевизора же не было. Сообщили, да. Но это само по себе, знаете…
В. ДЫМАРСКИЙ:
Газеты выходили?
Г. МИРСКИЙ:
Да, газеты выходили все время, каждый день. Я каждый день читал «Правду» и «Красную звезду».
Так вот, когда я работал в госпитале, для меня самое интересное было – это эвакогоспиталь, улица Разгуляй около метро Бауманская. Прямо с фронта гнали раненых, тех, кого не долечивали, всех везли туда. Вот, я туда поступил.
Поступил я почему? Потому что уже подступал голод, и карточка нужна была рабочая. Это начало 1942, это было уже в марте. Я ошибся, меня обманули. Меня взяли санитаром, сказав, что будешь доедать, что от раненых остается. Раненые тяжелые, они мало едят, что от них остается, будешь все есть. Оказывается, все подъедали палатные санитарки, а я был коридорный санитар, мне ни черта не доставалось. Я только утром приходил, мыл коридор, потом выносил мертвых, кто за ночь умер (обычно под утро умирали), в морг уносил вместе с другим санитаром с другого этажа, других вез на операции, на перевязки и так далее – ни черта мне не доставалось. Потом я оттуда ушел. Я совсем дошел там… Но самое главное, я разговаривал с ранеными. Они были всего на несколько лет старше меня. Я помню первый мой разговор. Парень молодой, там все из-под Ржева были, тогда были бои под Ржевом. Немцев отогнали, а Ржев не могли взять полтора года потом. Там погибло, по меньшей мере, полмиллиона, если не больше.
В. РЫЖКОВ:
До миллиона даже.
Г. МИРСКИЙ:
Так вот, все эти мои раненые были из-под Ржева. И все говорили одно и тоже абсолютно: ни один не был на фронте больше пяти дней, ни один. Пять дней – максимум. Голое поле, нас, – говорят, – гонят туда, немец в шахматном порядке кладет мины, кого ранило, тому все, потому что до ночи он должен ждать, пока санитар подползет. И, действительно, привозили раненых, у них руки, ноги при мне отрезали, пальцы такого лилового цвет. Вот держишь за палец – он падает на пол. Все отморожено. Жуткое дело.
Я спрашиваю парня, говорю: «Как, вот говорят, в атаку за родину, за Сталина?» А он на меня матом, говорит: «Да ты что, веришь в это что ли? Единственное, что слышно, когда нас из окопа выгоняют: „Пошел, пошел, давай, в атаку!“». Единственное, что слышно – ура – первое, второе – мат-перемат сплошной, и третье – мама, мама! – раненые кричат. И все, что было слышно, больше ничего. Там кто сзади оставался, тот, конечно, когда нас поднимал, он кричал:«За родину, за Сталина!», так было приказано. Ничего другого нельзя было, ничего. Каждому, там, за Россию, за наше отечество, или за советскую власть…
В. ДЫМАРСКИЙ:
Неутвержденные лозунги.
Г. МИРСКИЙ:
Ничего, только одно: «За родину, за Сталина!». Мне уже стали рассказывать, как шла эта война. А уже летом 1942 года руководство Теплосети Мосэнерго, когда немцы начали большое летнее наступление, подошли к Воронежу, решили демонтировать Воронежскую ТЭС. Послали туда сварщика, и меня к нему. Я был самый неквалифицированный, самый молодой мальчишка. Меня как помощника сварщика послали, чтобы таскать баллоны. В Воронеж поехали.
В. РЫЖКОВ:
Ехали поездом? Машиной?
Г. МИРСКИЙ:
Поездом, конечно. Какая машина? Поездом, долго очень ехали, пока он приехал, немцы уже взяли Воронеж, вся эта станция была разрушена. Все бесполезно было. Я должен был таскать баллон с кислородом и с карбидом, это большой бак. Ну, вот, короче говоря, мы попали, как раз накануне немцы форсировали реку, не Дон, там еще маленькая речка Ворона. Они форсировали, их отбили, как раз где эта ТЭС, и мы сидели в подвале со сварщиком. Все было разрушено. Была бомбежка, мы сидим в подвале, все стихло. И я, как мальчишка, мне же интересно, я выполз на улицу, наружу, на берег этой речки – накануне там был бой – чтобы посмотреть, что там вообще творится на белом свете. И вот все эти трупы лежат на берегу. Причем, июль месяц, они уже на следующий день все стали разлагаться, головы такие огромные черного цвета все. Я не подсчитывал, конечно, я в ужасе потом ушел. Но примерно так на одного немца пять наших лежали. Атаку наши отбили и все.
Конец ознакомительного фрагмента.
Сноски
1
Немецкая армия.
2
Моя борьба (нем.).
